Бегуны - Ольга Токарчук Страница 18

— Остров… — заказывая первую огромную кружку пива, вздыхал Эрик — для затравки, словно бы ни к кому не обращаясь, но так, чтобы все слышали, явно провоцируя публику. — До чего же убог здешний разум. Жопа мира.

Окружающие вряд ли догадывались, о чем он, но понимающе гоготали.

— Эй, Эрик, когда на китобойное судно? — громко интересовались они, багровея от тепла и выпивки.

В ответ Эрик разражался витиеватым ругательством (высокая поэзия, никто не мог с ним сравниться) — это входило в ежевечерний ритуал. Ибо каждый день плыл, точно паром на тросах, от одного берега к другому, каждый раз минуя по дороге одни и те же красные буйки, призванные лишить воду ее монополии на бесконечность, сделать измеримой, то есть создать иллюзию подконтрольности.

После очередной кружки Эрик уже был готов присоединиться к прочей публике — так обычно и случалось, — но в последнее время чем больше он пил, тем мрачнее становился. Сидел с саркастической ухмылкой. Не травил свои байки про дальние морские путешествия — те, кто знал его давно, мог убедиться, что Эрик никогда не повторяется или, во всяком случае, всякий раз украшает истории новыми подробностями. Но теперь он рассказывал все реже и только допекал других. Эрик Злобный…

Бывало, накатит на него, и он делался так несносен, что приходилось вмешиваться Хендрику, хозяину этого маленького бара.

— Эй вы, команда, — орал Эрик, тыча во всех пальцем. — Слушайте все! О Бог! Плыть с такой командой дикарей, почти не перенявших человеческих черт от смертных своих матерей. Ублюдки, порожденные свирепой морской пучиной! О жизнь! Вот в такой час, когда душа повержена и угнетена познанием, каким питают ее дикие, грубые явления, — в такой час, о жизнь, начинаю я чувствовать в тебе сокровенный ужас! Но он чужд мне! Этот ужас вне меня!

Хендрик примирительно оттаскивал его в сторону и дружески похлопывал по плечу, а те, что помладше, хохотали, слушая эти странные речи.

— Успокойся, Эрик. На неприятности нарываешься? — успокаивали его те, что постарше, знавшие Эрика как облупленного, но он продолжал свое:

— Эхой, подай-ка в сторону, старина. Я и солнца не побоюсь, осмелься оно меня оскорбить.

В таких случаях оставалось только надеяться, что он не осыплет бранью кого-нибудь из приезжих — свои-то на Эрика не обижались. Чего ждать от человека, глаза которого словно затянуты матовой полиэтиленовой пленкой, судя по отсутствующему взгляду, Эрик уже давно ушел в плаванье по своим внутренним морям: фок-мачта поставлена, и единственное, что можно сделать, — пожалеть его и отбуксировать домой.

— Так слушайте же, жалкие люди, — продолжал бормотать Эрик, тыча пальцем собеседнику в грудь, — ибо к вам я обращаюсь…

— Идем, Эрик. Ну, давай же.

— Вы ведь уже зачислены, верно? Имена ваши значатся в списках? Ну что ж, что написано, то написано, а чему быть, того не миновать, то и сбудется, а может, и не сбудется все-таки…. — бормотал он и уже от порога снова возвращался к стойке, требуя еще одну, последнюю, кружку, «на посошок» как он выражался, хотя никто не понимал, что это значит.

Так он донимал посетителей бара, пока кто-нибудь улучив момент, не тянул Эрика за полу форменного кителя и не усаживал на место — дожидаться такси.

Однако не всегда он бывал настроен столь воинственно. Куда чаще Эрик уходил пораньше, потому что до дома шагать ему было четыре километра, и марш-бросок этот он, по его собственным словам, ненавидел. Монотонный путь, вдоль шоссе, по обе стороны которого тянулись лишь мрачные заброшенные пастбища, заросшие сорняками и стлаником. Порой, в светлую ночь, маячил вдали силуэт ветряной мельницы, которая уже давно бездействовала и которой интересовались разве что туристы, обожавшие фотографироваться на ее фоне.

Отопление включалось примерно за час до прихода Эрика (он экономил электричество), и во мраке двух комнат еще таились клубы холода — влажного, пропитанного морской солью.

Питался Эрик одним-единственным блюдом, ибо все прочие давно ему надоели. Приготовленная в чугунке картошка — нарезанная кружочками, переложенная кусочками грудинки и лука, сдобренная майораном и перцем, как следует посоленная. Гастрономическое совершенство — идеальные пропорции питательных веществ: жиры, углеводы, крахмал, белок и витамин С. За ужином Эрик включал телевизор, который его страшно раздражал, так что рано или поздно он откупоривал бутылку водки и к тому моменту, когда ложился спать, благополучно ее приканчивал.

Что за кошмарное место — этот остров! Ветреный, мокрый, его словно бы затолкали подальше на север, как в темный выдвижной ящик. Почему-то люди по-прежнему жили здесь, отнюдь не торопясь перебраться в теплые, светлые города. Сидели в своих маленьких избушках, выстроившихся вдоль шоссе — заасфальтированное по второму разу, оно приподнялось, обрекая жителей на вечное мельчание.

Обочина шоссе доведет вас до маленького порта, который весь состоит из нескольких обшарпанных корпусов, пластиковой билетной будки да убогого яхт-клуба, в это время года пустующего. Возможно, летом здесь появится пара-тройка яхт каких-нибудь эксцентричных туристов, уставших от гомона южных вод, лазурных лагун и раскаленных пляжей. Или случайно забредет в это безрадостное место кто-нибудь вроде нас — беспокойный, вечно жаждущий новых приключений, с рюкзаком, набитым дешевыми китайскими супами в пакетиках. И что увидит? Край света, где, оттолкнувшись от безлюдной набережной, время разочарованно поворачивает обратно к материку и без сожаления покидает это место, столь упорно длящее свое существование. Чем год 1946 отличается здесь от 1976-го, а тот в свою очередь — от 2000-го?

Эрик осел здесь много лет назад, пережив до этого множество славных и бесславных приключений. Еще раньше, давным-давно, он бежал из своей страны — одного из этих серых, плоских, коммунистических государств — и, будучи молодым эмигрантом, нанялся на китобойное судно. Тогда в его распоряжении имелось несколько английских слов, в диапазоне от «yes» до «no»[38]: ровно столько, сколько требуется для нехитрых возгласов, какими обмениваются суровые матросы. «Бери», «тяни», «режь». «Быстро» и «крепко». «Хватай» и «вяжи». «Блядь» и «ебать». Для начала достаточно. Как достаточно оказалось сменить имя на простое и всем понятное — Эрик, Избавиться от того шипящего трупа — все равно такие звуки никто не в состоянии выговорить правильно. Как достаточно оказалось выбросить в море папку с документами, аттестатами зрелости, дипломами, свидетельствами об окончании курсов и прививках — здесь они без надобности, в лучшем случае могут смутить других моряков, вся биография которых укладывается в пару долгих рейсов да похождения в портовых кабаках.

Жизнь на судне полощется не в соленой морской воде и не в пресной дождевой — и даже не в солнечных лучах, а в адреналине. Нет времени предаваться раздумьям над тем, чего уже не исправить. Страна, где родился Эрик, была далекой и не слишком приморской: доступ к морю она получала редко, от случая к случаю. Морские порты только тревожили ее покой, она предпочитала города, расположенные по берегам безопасной, скованной мостами реки. Сам Эрик совсем не тосковал по родным краям, ему куда больше нравилось здесь, на севере. Он планировал поплавать пару лет, подзаработать, а потом выстроить деревянный дом, взять в жены какую-нибудь Эмму или Ингрид с льняными волосами и воспитывать сыновей — то есть мастерить вместе с ними поплавки и разделывать морскую форель. А еще позже, когда накопится ладная стопка приключений, начать писать воспоминания.