Палитра сатаны - Анри Труайя Страница 18

— Тебе что, плохо здесь?

— Вы еще успеете…

— Ты нас совершенно не стесняешь…

— А вы ведь еще не посмотрели Парижа! Там столько всего! Я поеду с вами, покажу…

Он уступал, не понимая, радует его или злит такая капитуляция перед этой ненасытной парочкой. Похоже, эти двое взаправду хотят, чтобы он погостил еще. Должен ли он их разочаровать, заупрямиться и бегом-бегом убраться назад в свою сельскую пещеру?

Прихлебывая неразбавленное виски, Люсьен рассказывал, как прошел день. Он был доволен. Рабочие в гараже вели себя с ним, «как надо». Начальница мадам Фрагсон к нему благоволила. Доверяла оформление все более сложных документов. Завскладом собирался вот-вот уйти на пенсию. Если малость подфартит, может, Люсьену достанется его место. Все эти планы на будущее были так далеки от забот, томивших Мартена, что ему приходилось с некоторой натугой изображать, как он рад сыновним успехам. Улыбался, кивал одобрительно, но в глубине пути притаилась безутешная тень Альбера, горько сетуя, как все хорошо складывается у этой дряни, его женушки. Однако Мартен не мог не признать, что она, хоть и обманывала мужа, но на Люсьена повлияла самым благотворным образом. Побудила работать, «жить, как все»… Чего еще желать? Мы всегда слишком быстро готовы осудить человека. А ежели ты — отец, надо уметь признавать свои ошибки!

Когда часы били восемь, все садились за стол. Обед готовила Мирей. Холодное мясо с салатом — никто бы не сказал, что она слишком расстаралась. Но Люсьен находил все превосходным. Ел за четверых и часто брал Мирей за руку, с неподдельным чувством пожимая ее пальцы.

А затем наступала минута, которой Мартен боялся пуще всего. Досмотрев телепередачи и простившись с ним, молодые люди скрывались за дверью своей комнаты, а Мартен уходил в свою. Лежа в кровати при потушенной лампе, он слышал за перегородкой привычный концерт из сладкого перешептывания, подготовительных вздохов, скрипа пружин и финального воркования. Таращась во тьму, он мысленно проделывал все упражнения этой похотливой гимнастики. Ему даже казалось, что он ощущает запах чужой любви. Разве они не догадывались, что у него ушки на макушке? А может, его близкое соседство их еще и подстегивало? Он кипел от возмущения, однако не переставал внимательно прислушиваться, терпеливо поджидая вспышки оргазма. И еще долго после того, как Люсьен и Мирей угомонялись, лежал без сна, не зажигая лампы, во власти видений, чья отчетливость граничила с галлюцинацией.

В начале сентября вновь настали погожие деньки. Мирей встретила возвращение солнца бешеным всплеском радости. Сразу после завтрака она уединилась на балконе, чтобы как следует «прожариться». Оставшись в «ливинг-рум», Мартен включил телевизор, хотя, невзирая на одиночество, ему все не удавалось сосредоточиться на подвигах двух гангстеров, поставивших на уши весь Нью-Йорк в поисках мультимиллионера-китайца, тоже главаря банды крупных поставщиков наркоты. Стояла жара. Комната утопала в знойном послеполуденном сиянии, несмотря на полуопущенные венецианские шторы. Через открытое двустворчатое окно в комнату проникал шум улицы. С тех пор как поселился у сына, Мартен отвык от тишины. Запертый в картонной коробке, он ностальгически вспоминал Менар-лё-О, осыпавшуюся краску на стенах его домиков, благородную базилику, где никто не молился, безбрежная молчаливая равнина с лоскутным одеялом возделанных полей стелилась в его мечтах до подернутого туманом горизонта. Один из гангстеров в телике случайно обнаружил убежище китайца. С автоматом у пуза он проник в курильню опиума. В тот момент, когда он поливал очередями опешивших клиентов, Мирей позвала:

— Ой, Мартен, вы не могли бы принести мне журнальчики? Я их оставила на маленьком столике.

Он с сожалением поднялся с кресла, взял журналы и вышел на балкон. Мирей лежала, вытянувшись на синем полотняном шезлонге. Совершенно обнаженная. Нисколько не смутившись, она подобрала со стула махровое полотенце, чтобы накрытся. Но жест был таким неспешным, что Мартен успел разглядеть ее тяжеловатые груди с сосками цвета темной сосновой коры, глубокий пупок и треугольник лобка, поросший каштановыми кудряшками. Пораженный, он сделал вид, что ничего не видел, и протянул молодой женщине журналы, она же с нагловатым спокойствием улыбнулась ему, сдвинув на лоб солнцезащитные очки. Лицо Мирей без макияжа блестело в испарине. Капельки пота высыпали в складочках шеи. Глаза ехидно посверкивали. Он хотел было ретироваться, но она поймала его за руку:

— Да присядьте же! Вы что, боитесь солнца?

— Нет.

— Значит, это вы от меня бежите?

— Что вы, нет!

Он сел на довольно неудобную плетеную табуреточку рядом с шезлонгом, на котором нежилась Мирей. Она продолжила томно:

— Ах, как хорошо, когда загар ровный и покрывает тебя целиком! По мне, женщина должно быть бронзовой с головы до ног или не загорать вовсе! Ничего нет уродливее, чем две белые полосы на теле от купальника! Вы так не считаете?

— Я… Нет… то есть да… — проблеял он.

— Ну, в любом случае я терпеть не могу загорать в купальнике!

— Вы правы…

— Подумать только, а бедный Люсьен корпит там над своими бумаженциями среди бензиновой вони и смрада от перегоревшего масла, пока мы здесь греемся на солнышке! Он достоин большего.

— Да, конечно.

— Он к вам очень тепло относится, знаете?

— Не сомневаюсь.

— А что вы обо мне думаете, Мартен? Обо мне, как я есть? Если между нами? Без вранья?..

Говоря это, Мирей неприметно поелозила задом по шезлонгу, и полотенце, которым она прикрыла наготу, стало сползать… открылось плечо, начало груди.

— Вы очаровательны! — выдавил он, едва не поперхнувшись.

Мирей состроила ироническую гримаску. Возникла долгая пауза. И вдруг, почти не разжимая накрашенных губ, она произнесла те самые слова, которые он боялся услышать:

— Вы не можете мне простить Альбера?

Он заставил себя соврать. Из вежливости. А скорее, из трусости.

— Да нет, уверяю вас.

— Я не виновата в том, что произошло. Между Альбером и мной уже давно все было кончено. Потом приехал ваш сын… И вот — такова жизнь…

— Такова жизнь… — как эхо, повторил он.

Это смахивало на пытку. Сидя на табуретке, он вдыхал запах разогретой кожи и косметики, исходивший от распростертого перед ним тела. Его взгляд не отрывался от мятого махрового полотенца, еще скрывавшего грудь Мирей. С тех пор как умерла Аделина, он никогда не находился так близко от полуодетой женщины. Хотя Мартен не пошевелил и мизинцем, он чувствовал, как в нем странно нарастало, поднимаясь снизу, смятение. Член, который в последнее время его никак не беспокоил, вдруг отвердел в штанах. Влечение закопошилось в нем, от живота поползло выше, отзываясь в пальцах, губах, языке… Вся его плоть требовала недозволенной близости, влажного и глубокого проникновения, дикого всплеска освобождающего наслаждения. И пока он так задыхался от голода и жажды, Мирей с интересом смотрела ему прямо в лицо, дразнящая усмешка тронула ее губы. Она неторопливо протянула руку. Он вздрогнул от счастья и испуга. Пальцы легко скользнули по ширинке. Ему показалось, что он сейчас кончит под этой легчайшей, как крыло бабочки, лаской. Через окно было видно, как в комнате телегангстеры продолжали выяснять свои отношения при помощи автоматных очередей. Их трескотня оглушала. Прикосновение Мирей стало чуть явственней, и она прошептала: