Роковое совпадение - Джоди Пиколт Страница 18

— А как же! Читают перед курсом «Бесстыдная ложь». — Доктор делает последнюю затяжку и тушит окурок туфлей. — Понимаю, вы меньше всего хотите это услышать, но в случае с Натаниэлем время нам не враг.

Откуда ей знать! Еще неделю назад она не была знакома с Натаниэлем. Она не смотрит на него каждое утро и не вспоминает — как резкую противоположность — маленького мальчика, который раньше заваливал меня вопросами. Почему птиц, сидящих на проводах, не бьет током? Почему пламя в середине голубое? Кто изобрел зубную нить? Когда-то я так хотела тишины и покоя…

— Нина, он вернется к вам, — тихонько говорит доктор Робишо.

Я жмурюсь на солнце:

— Но какой ценой?

На это у нее нет ответа.

— Сейчас разум Натаниэля его защищает. Он не вспоминает о случившемся так часто, как это делаете вы. — Колеблясь, она протягивает мне пальмовую ветвь мира. — Я могу порекомендовать взрослого психиатра, который мог бы приписать вам что-нибудь.

— Не нужны мне никакие лекарства!

— Тогда, вероятно, вы хотите с кем-нибудь поговорить.

— Да, — отвечаю я, поворачиваясь к ней лицом. — Со своим сыном.

Я еще раз смотрю в книгу. Потом одной рукой поглаживаю колено и щелкаю пальцами.

— Собака, — произношу я, и тут же прибегает наш ретривер.

Натаниэль поджимает губы, я отталкиваю пса.

— Нет, Мейсон. Не сейчас.

Пес устраивается под кованым столиком у меня в ногах. Прохладный октябрьский ветерок треплет листья — алые, красновато-желтые и золотые. Они запутываются у Натаниэля в волосах, ложатся между страницами учебника, обучающего языку жестов.

Натаниэль медленно вытаскивает руки из-под ног. Он тычет в себя пальцем, потом протягивает руки ладонями вверх. Сжимает кулаки, сводит руки вместе. «Я хочу». Он гладит свое колено и пытается щелкнуть пальцами.

— Ты хочешь позвать собаку? — спрашиваю я. — Хочешь позвать Мейсона?

Лицо Натаниэля становится немного светлее. Он кивает, губы расплываются в улыбке. Это его первое целое предложение почти за неделю.

При звуке собственного имени пес поднимает лохматую голову и тычет носом в живот Натаниэля.

— Ты сам просил! — смеюсь я.

Когда Натаниэлю все-таки удается отпихнуть от себя Мейсона, его щеки так и пылают от гордости. Мы не так много выучили — жесты «хочу», «больше», «пить», «собака». Но начало положено.

Я тянусь за крошечной ручкой Натаниэля, за той, которую я сегодня днем обучила всем буквам алфавита американского языка жестов… хотя нежные пальчики не могут долго скручиваться в узелки. Согнув средний и безымянные пальцы, а остальные оставляя растопыренными, я помогаю сыну сделать комбинацию из Я, Т, Л — «Я тебя люблю».

Неожиданно Мейсон подпрыгивает, едва не переворачивая стол, и бросается к воротам навстречу Калебу.

— Что происходит? — спрашивает тот, бросая взгляд на толстый учебник и застывшую руку Натаниэля.

— Мы, — произношу я, многозначительно передвигая указательный палец от плеча к плечу, — работаем. — Я сцепляю руки в рукопожатии в форме буквы «S», потом стучу одним кулаком по другому, имитируя тяжелую работу.

— Мы, — заявляет Калеб, хватая книгу со стола, — не глухие.

Калеб не в восторге от того, что Натаниэль учит язык жестов. Он считает, что, если мы дадим ему в руки такой инструмент, у него может никогда не появиться стимул вновь заговорить. А я думаю, что Калеб не проводит столько времени, пытаясь предсказать, что его сын хочет на завтрак.

— Ты только посмотри, — убеждаю я и киваю Натаниэлю, пытаясь заставить его еще раз повторить предложение. — Он такой умный, Калеб!

— Я знаю. Меня беспокоит не он. — Он хватает меня за локоть. — Мы можем минутку поговорить наедине?

Мы входим в дом и закрываем дверь, чтобы не слышал Натаниэль.

— Скольким еще словам ты собираешься его научить, прежде чем начнешь использовать речь, чтобы спросить его, кто это сделал? — интересуется Калеб.

На моих щеках проступают яркие пятна. Неужели я настолько предсказуема?

— Все, чего я хочу, все, чего хочет доктор Робишо, — это дать Натаниэлю возможность общаться. Потому что невозможность разговаривать расстраивает его. Сегодня я научила его, как сказать «Хочу собаку». Может, ты объяснишь мне, как это может привести к обвинительному приговору? Или объяснишь своему сыну, почему полон решимости отобрать у него единственный способ, которым он может себя выразить?

Калеб разводит руками, как третейский судья. Этот жест означает «нет», хотя я не уверена, что он об этом знает.

— Не могу с тобой спорить, Нина. Ты слишком хороша в спорах. — Он открывает дверь и опускается на колени перед Натаниэлем. — Знаешь, сегодня слишком хороший день, чтобы сидеть дома и учиться. Ты мог бы покачаться на качелях, если хочешь…

«Играть» — встряхиваем руками, оттопырив большой палец и мизинец.

— …или построить дорогу в песочнице….

«Строить» — кладем пальцы левой руки на пальцы правой, потом еще раз, как будто надстраиваем этажи.

— …и не нужно ничего говорить, Натаниэль, если ты не готов. Даже жестами не нужно показывать слова. — Калеб улыбается. — Договорились? — Когда Натаниэль кивает, Калеб подхватывает его на руки и перебрасывает через голову, чтобы усадить на плечи. — А что скажешь, если мы сходим в лес, наберем яблок? — спрашивает он. — Я буду твоей лестницей.

У границы наших владений Натаниэль поворачивается на плечах у отца. Издалека трудно разглядеть, но, похоже, он поднял руку вверх. Хочет помахать мне? Я начинаю махать в ответ, а потом понимаю, что он пальцами складывает комбинацию Я, Т, Л, а потом делает жест похожий на слово «мир».

Возможно, технически он сделан не совсем правильно, но я ясно понимаю сына.

«Я тоже тебя люблю».

Мирна Олифант — единственная секретарша на всех пятерых помощников прокурора в Альфреде, ввысь и вширь одинаковая. Когда она идет, у нее скрипят туфли, пахнет от нее бриллиантином для волос, и, как утверждают, она умеет изумительно печатать сто слов в минуту, хотя в действительности никто не видел, как она это делает. Мы с Питером всегда подшучиваем, что чаще видим зад Мирны, чем ее лицо, и складывается впечатление, что она обладает шестым чувством и исчезает в тот момент, когда больше всего нам нужна.

Поэтому, когда я вхожу в свой кабинет через восемь дней после того, как Натаниэль перестал разговаривать, и она подходит прямо ко мне, я понимаю, что все неправильно.

— Нина… — начинает она. — Нина… — Она сжимает горло рукой, в глазах слезы. — Если я чем-нибудь…

— Спасибо, — смиренно произношу я.

Меня не удивляет, что она знает о случившемся: я рассказала Питеру и уверена, он посвятил всех остальных в детали. Считаные разы я брала больничный, когда у Натаниэля был фарингит или ветрянка; в этом смысле мое отсутствие на работе ничем не отличалось, только на этот раз заболевание более коварное.