Тайна заколдованной крипты - Эдуардо Мендоса Страница 18

Мерседес Негрер несколько мгновений поколебалась (я все это время не отрывал глаз от соблазнительных бугорков под ее свитером).

— Можем пойти ко мне домой, — сказала она наконец, и это меня одновременно обрадовало и удивило. — Там мы сможем поговорить относительно спокойно, и я даже смогу предложить вам, если вы не против, стаканчик вина.

— Если бы можно было стаканчик пепси-колы… — осмелился намекнуть я.

— Такого у меня в холодильнике не водится, — ее почему-то моя просьба позабавила, — но если постоялый двор еще открыт, мы сможем прихватить там бутылочку.

— Минуту назад там еще было открыто, — сообщил я. — Но не будет ли это слишком большим беспокойством?

— Никакого беспокойства. Я уже сыта по горло проверкой контрольных работ.

И она принялась засовывать в ящик стола ученические работы, которые читала до того, как я заглянул в окно. Потом бросила в сумку очки прямо без очешника, перекинула сумку через плечо и выключила свет в классе.

— Раньше, в мои времена, я хочу сказать, школа была другая. Дети получали удовольствие от примитивного эротизма Священной истории и от сладеньких сказочек про наше имперское прошлое. А сейчас сплошные логические игры, прописные истины и отвратительно преподаваемое сексуальное воспитание.

— При Франко жилось лучше? — осторожно закинул я удочку, повторив слова стыдливого садовника.

— Прошлое всегда кажется лучше, чем настоящее, — по-девичьи звонко засмеялась она, открыв одновременно и рот и окно. Потом, перекинув через подоконник ногу, обратилась ко мне: — Пожалуйста, помогите мне выбраться. Я себя переоценила: купила брюки на два размера меньше, чем нужно бы.

Я протянул ей руку.

— Да нет, не так. Возьмите меня за талию. Не бойтесь, я не переломлюсь. Меня еще и не так в объятиях сжимали. Вы робкий, стыдливый или просто неловкий?

Мерседес на миг прижалась ко мне, и, слишком поспешно выпустив ее из рук, я, чтобы скрыть дрожь, которую вызвало у меня прикосновение молодого тела, принялся разглядывать луну на небе. Только мысль о том, что, находясь так близко ко мне, девушка могла почувствовать исходивший от меня ужасный запах, помогла мне вернуть утраченное спокойствие.

Мерседес Негрер между тем снова опустила оконную раму и зашагала вперед, указывая мне дорогу. Мы направлялись к уже знакомому мне постоялому двору. Обернувшись, Мерседес сказала, что ее даже радует мой визит. Что в деревне, как легко догадаться, не жизнь, а тоска и что она от этого уже на грани нервного срыва. Я не стал спрашивать Мерседес, каким ветром ее сюда занесло, и о том, что удерживало ее в давно опротивевшей деревне, потому что интуитивно чувствовал: ответ на этот вопрос и является целью моего сюда визита, а потому не стоит спешить задавать его, а стоит подумать, как его потоньше сформулировать.

На мое счастье, лавка при постоялом дворе была еще открыта. Импульсивный хозяин протирал прилавок грязной тряпкой, сбрызгивая ее время от времени одним из этих аэрозолей, что убивают кислород. Мерседес попросила большую бутылку пепси-колы, и хозяин дал нам ее. С той минуты, как мы вошли, он не переставал пожирать глазами фигуру моей спутницы.

— Сколько с меня? — спросила Мерседес.

— Ты же знаешь, что всегда можешь заплатить мне своими губками-клубничками, — ответил хозяин.

Не поведя бровью, Мерседес вынула из сумки холщовый кошелек, а оттуда — купюру в пятьсот песет и положила ее на прилавок. Хозяин переложил купюру в соответствующее отделение кассового аппарата и отсчитал сдачу.

— Когда же, радость моя, ты наконец дашь мне сама знаешь что? — снова завел он свое.

— Когда дойду до такого же отчаяния, как твоя жена, — отрезала Мерседес, направляясь к двери.

Я почувствовал, что не могу оставаться в стороне, и, как только мы вышли на улицу, спросил Мерседес, не следует ли мне вернуться и проучить негодяя, позволившего себе оскорбить ее.

— Оставь его в покое, — ответила Мерседес, и в голосе ее мне почудилась некая двусмысленность. — Он из тех, кто говорит то, чего не думает. Большинство поступает наоборот, и это гораздо хуже.

— В любом случае, — сказал я, все же не осмелившись последовать ее примеру и перейти на „ты“, — вам не следует тратиться на меня. Вот ваши пятьсот песет. Берите.

— Еще чего! Спрячь свои деньги.

— Они не мои. Это ваши пятьсот песет. Я их вытащил из кассы, пока мерзавец хозяин вам хамил.

— А вот это здорово! — снова развеселившись, воскликнула она, сунула купюру в карман брюк и впервые посмотрела на меня с уважением.

— Вы уверены, — спросил я, — что мой визит к вам не станет поводом для пересудов?

Она улыбнулась, глядя на меня в упор:

— Не думаю. Моя репутация подмочена уже слишком давно и слишком основательно. Да и я давно перестала обращать внимание на пересуды.

— Сочувствую.

— Посочувствуйте лучше тому, что в сплетнях обо мне нет ни капли правды. Как говорили монахини в моей школе, в захолустье не слишком много возможностей оскорбить Бога. Сейчас, когда дали свободу, девушки совсем распустились, так что у меня много конкуренток. Мой недостаток заключается в том, что я не внушаю доверия. Когда расширяли молочную ферму, привозили нескольких батраков-сенегальцев. Нелегалов, разумеется. Платили им гроши, а когда у них от работы пупки развязывались — увольняли. Я думала, что негры скрасят немного мою жизнь и что с ними я смогу сделать то, чего никогда не стану делать с местными (а заодно и проверю, действительно ли они в этих делах так хороши, как про них рассказывают), но даже не предприняла попытки. Ради их блага, само собой. Деревенские их линчевали бы, если бы что-то пронюхали.

— А вас?

— Что меня?

— Вас бы не линчевали?

— Меня? Нет. Во-первых, я не черная — ты сможешь в этом убедиться, как только мы доберемся до ближайшего фонаря, а во-вторых, они на меня уже рукой махнули. Вначале тут за мной табуны бегали. Потом кто-то произнес слово „нимфоманка“, и это поубавило их пыл. Вот что значит „магическая сила слова“.

— И тем не менее вам доверяют воспитание детей, — удивился я.

— А что им остается? Будь их воля, меня давно уже вышвырнули бы. Но они ничего не могут.

— Потому что вас прислало сюда министерство и вы должны отработать положенный срок?

— Нет. У меня и диплома-то нет. Просто благосостояние этой деревни целиком зависит от молочной фермы. Она называется „Мамаса“. Слышали о такой? Наверное, видели бидоны на станции. Так вот, этим-то все и объясняется. „Мамаса“ хочет, чтобы я оставалась здесь, и я останусь здесь до конца света.

— А кто хозяин „Мамасы“? — спросил я.

— Пераплана, — назвала Мерседес то имя, которое я и ожидал услышать. В ее красивых близоруких глазах мелькнула тень испуга. — Это он тебя прислал? — спросила она дрожащим голосом.