Идиотизм наизнанку - Давид Фонкинос Страница 18

— Ты не видел Эдуара?

— Он здесь.

Он смылся из дому, даже не поставив в известность жену, даже не поцеловав ребятишек, чтобы им ночью не снились кошмары. Я уже не пытался что либо понять. Как часто это бывает с депрессивными типами, не желающими признать свою депрессию, — они пытаются обнаружить депрессию у других. Своего рода перенос кризисного состояния на новый объект. Иначе говоря, он проводил все время со мной под предлогом того, что Тереза меня бросила, и продолжал приходить, несмотря на все мои доводы… Причем теперь у меня уже не оставалось сомнений относительно того, кто из нас двоих был не в себе. Однако он молчал как рыба. Каждый раз, когда я пытался расспросить его, он неизменно отвечал:

— Да нет же… Все в порядке… а почему должно быть иначе? Почему, скажи?

Его нельзя было упрекнуть в том, что он истово исповедовался. Или, наоборот, он вдруг резко вставал, чтобы разразиться речью, составленной из нескончаемых оборотов, рассуждений, недоступных для слушателей, и так продолжалось вплоть до того момента, когда, уже уходя, он в возбуждении признался мне:

— Мне кажется, я уйду от Жозефины…

— Ты что?

— Ничего. Шучу.

Он засмеялся жутким смехом. Мне не удалось уловить в нем и отзвука его обычного тембра. И он исчез в ночи. Как то Жозефина предложила мне пойти выпить где нибудь кофе. Она больше не была такой красивой, не была прежней Жозефиной, наверное, ее замучили сомнения. Я взял ее за руку, подавленные женщины обожают, когда их берут за руку. Мой первый эротический контакт с незапамятных времен. Ее изящные, нежные руки, друг, который пытается утешить. Все это стало таким клише, что я сразу пришел в себя. Она призналась, что все ужасно. Эдуар слоняется по улицам, не дотрагивается до нее, не играет с Эдмоном и Жюлем, и, по последним сведениям, у него неприятности на работе. Один из его коллег даже позвонил ей, чтобы сообщить, что дело пахнет керосином. Он постоянно опаздывает, совершает какие то сомнительные финансовые операции… Я больше не слушал, настолько это меня доконало. У моего друга крыша поехала. Нужно было любой ценой спасти его. Я пообещал Жозефине, что попытаюсь вытащить ее мужа из пропасти. Перед тем как мы попрощались, она спросила:

— А кто такой Конрад?

— Мой новый квартирант… А в чем дело?

— А… я спрашиваю, потому что часто среди ночи Эдуар просыпается весь в поту и выкрикивает это имя…

— …

Все стало ясно. Конрад сводил людей с ума. Все как на подбор умильно глядели на него. Можно подумать, призваны на Страшный суд. То же с Эдуаром. Он являлся каждый вечер под пустячным предлогом. Как то странно жестикулировал. Я обязан с ним поговорить, напомнить ему, кто он такой. Он рискует потерять все. Я должен был отлучить его от дома, запретить видеть Конрада.

В тот же вечер я объяснил малышу, что у моего друга Эдуара кризис и что я должен побыть с ним какое то время.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Как мило, что ты беспокоишься о нем. Меня очень огорчает то, что я не смогу видеть тебя каждый вечер… но ты будешь не один, а с Мартинесом и Эглантиной…

— Да, но это совсем не то же самое…

Ни одно слово не согрело бы так мое сердце. Я знал, что он выберет меня. Я крепко обнял его. Нам будет грустно друг без друга. На мгновение мне захотелось послать все к черту. Наплевать на беды Эдуара, если ему хочется разрушить свою жизнь, меня это не касается. Но достаточно было посмотреть в лицо Конраду, чтобы призвать себя к порядку. Нужно быть добрым, думать о других. Я не смогу оставаться близким Конраду, если не буду хоть немного похож на него. Я был заинтересован помочь Эдуару. Я тут же спохватился, ведь подлинная помощь бескорыстна. У меня нет никаких шансов прикоснуться к божественному, если мне в голову будут приходить такие мысли. Я молился о вечной любви.

Днем, перед встречей с Эдуаром, я приступил к поискам заведения, где можно поесть сардин. Сейчас не сезон, и Эглантина больше не желала выносить мои безумные капризы. У меня было два три контакта, через которые я получал информацию, — правда, мой основной осведомитель сбежал из страны, опасаясь ареста. Время сардин миновало, раздобыть их сейчас казалось почти невозможным. Контрабанда оставалась рискованным предприятием, мне рассказали о торговце холодильниками, который умел замораживать сардины до нужной степени. По словам неизвестного гурмана, у этого контрабандиста были лучшие внесезонные сардины. Разумеется, он брал оплату только наличными.

Мой банкир, как у него заведено, встретил меня серией почтительных поклонов. Он был похож на генетически измененные цитрусовые, кислота осталась, но только искусственного происхождения. Наверное, ему приходится вкалывать по черному, этому кретину, раз он испытывает ко мне такие чувства. А что во мне особенного?… К тому же и Тереза меня бросила, но кретин не допустил единого прокола, подумать только, наверное, поставил мне в кровать микрофон. Почему он не спросил меня, как поживает Тереза? Удивительное свойство наших банкиров состоит в том, что они располагают полной информацией о нашей жизни с помощью наших денежных потоков. Мои расходы выдают меня с головой. Вполне возможно, что этот кретин ржал перед своим монитором, когда я покупал коллекционные сардины:

— Ого, этот тип добьется, что его пошлют подальше.

И все его коллеги по банку тоже покатывались со смеху. Подумать только, ведь Эдуар — один из их боссов. Господи, до чего же я глуп. Должно быть, сам он и сделал пометку на моем счете. Типа: «Прояви к нему повышенное внимание, он добился, что его послали подальше… Никаких шуток, прошу тебя!» Проблема моего банкира заключалась в том, что он не представлял себе, как полагается обслуживать клиентов, посланных подальше. Да, в этом то и состоит трудность. А этот кретин не нашел ничего лучше, чем вообще не спрашивать меня, как поживает Тереза, хотя он спрашивает об этом каждый раз уже добрых восемь лет. Слишком многозначительное молчание. Да, тактичность его подвела. А что еще хуже, тот факт, что он не задал мне этого вопроса, сфокусировал мое внимание на Терезе, на том, что тот факт, что она не оценила по достоинству мои сардины, стал предметом всеобщего достояния. Я не смог сдержаться:

— Ну а почему вы не спрашиваете, как поживает Тереза?

Я добивал его, кретина. Он сразу же понял, в какую западню я его загнал. Что делать? Изображать ли полное неведение или признаться, что ему все известно? Разумеется, он пошел на хитрость:

— Ах да! И как это я забыл… а как поживает Тереза?

— Она меня бросила… Я думал, вы знаете об этом.

— Э, нет… вообще то, да.

Да, сбил я тебя с толку. Если бы в природе существовал цвет краснее красного, банкир бы стал такого цвета. Я сразу же подумал о своем дедушке, который любил присказку «красный как кумач». Он считал, что Кумач — самый стыдливый человек на свете. Короче говоря, передо мной был банкир, полностью готовый предложить мне услуги по обналичиванию денег. Я положил их в карман. Я изображал из себя раздраженного клиента, а поскольку он знал, что его шеф мой лучший друг, он чуть не наделал в штаны. Но, вспомнив про Конрада, я, уходя, извинился и горячо поблагодарил его за трогательное участие и за высокий профессионализм. Наверное, я слегка переборщил, потому что, если бы мне сказали нечто подобное, я бы не колеблясь решил, что надо мной издеваются. Он же с облегчением вздохнул. Удивительно, что те, кто весь день подхалимничает, принимают все за чистую монету, когда сами становятся объектом подхалимажа.