Странствие слона - Жозе Сарамаго Страница 18

В колонне латников мнения разделяются. Одни — те, кто помоложе, побойчей и у кого кровь еще играет, считают, что капитан просто обязан был во что бы то ни стало держаться той стратегической линии, с которой отряд и вошел в кастело-родриго, то есть требовать немедленной и безоговорочной выдачи слона соломона, даже если бы пришлось для этого прибегнуть к силе оружия. Да все, что угодно, только бы внезапно не дрогнуть и не замяться перед чередой провокаций, устроенных португальским капитаном, который хоть и лез весьма неосторожно на рожон, не мог, произведя несложные математические подсчеты, не понимать, чем кончится столкновение. Они полагали, что довольно было бы одного эффектного движения — ну, например, по команде к бою обнажить одновременно сорок шпаг,— чтобы дымом рассеялась наружная непреклонность тщедушных португальцев и настежь распахнулись ворота замка перед победоносными австрияками. Товарищи же их, тоже недоумевавшие по поводу необъяснимой уступчивости своего начальника, считали, что главная ошибка была допущена уже в тот миг, как он прибыл к замку и без дальних слов сказал: А ну, подавайте сюда слона, времени нет с вами чикаться. Всякий австриец, рожденный и воспитанный в центральной европе, знает, что в подобных случаях надо уметь завести учтивый разговор, любезно справиться о здоровье семейства, отпустить лестное замечание о том, какой бодрый и сытый вид у португальских лошадей, как величественно и внушительно выглядят стены и башни замка, а уж потом, да, потом, словно бы спохватившись, что вот ведь еще такой вопрос не обсудили, сказать: Да, кстати, а слон-то где. Третьи — те, что повнимательней были к суровой житейской действительности, говорили, что если бы события шли так, как хотелось их однополчанам, шли бы — ну, не события же, само собой разумеется,— они сейчас по дороге со слоном, кормить же его было бы нечем, ибо нет ни малейшего резона предполагать, что португальцы отпустили бы с ним воз с фуражом и поильным чаном и ждали бы невесть сколько времени, пока вернется. Объяснение тут одно, заметил некий капрал, который, по лицу судя, чему-то когда-то учился, у нашего капитана не было приказа эрцгерцога или кого бы то ни было требовать немедленной передачи слона, и уже по пути в замок или непосредственно перед воротами осенило его: Если сумею обштопать португальцев в этой партии, вся слава достанется моим людям и мне. Однако тут возникает совершенно законный вопрос — да как же можно приписывать капитану австрийских кирасир такие мысли и проявлять такую ужасающую неискренность, ведь даже малым детям понятно, что дружелюбное упоминание солдат есть всего лишь тактическая уловка, призванная замаскировать собственное непомерное тщеславие. Жаль. Мы все больше и больше делаемся суммой не качеств своих, но пороков.

Город вальядолид решил устроить грандиозное празднество по случаю прибытия долгожданного зверя отряда хоботных и даже свесил, как для шествия на святой неделе, с балконов полотнища и заставил виться под совсем уже осенним ветром сколько-то флагов и знамен, не совсем еще утерявших природный цвет. Целые семейства горожан, переодевшись в чистое, насколько позволяла это сомнительная гигиена тех трудных эпох, текли по улицам, а вот их- то как раз язык бы не повернулся назвать чистыми, движимые — мы про горожан, если кто не понял,— двумя главнейшими мыслями: во-первых, узнать, где находится слон, и, во-вторых, что произойдет потом. Те, кого в грядущие века назовут кайфоломами, утверждали, что все это — не более чем слухи, что слон, может, и прибудет, но пока совершенно неизвестно, когда это случится. Иные уверяли, будто бедное животное так устало с дороги, что со вчерашнего дня вкушает отдых, тысячекратно заслуженный долгими и трудными переходами — сперва из лиссабона в фигейра-де-кастело-родриго, потом — от португальской границы в этот город, имеющий честь уже два года служить местопребыванием августейших правителей испании — его высочества эрцгерцога максимилиана и марии, супруги его, дочери императора карла пятого. Говорится это здесь для того, чтобы показать, сколь важен был мир всех этих персонажей, принадлежащих к царствующим фамилиям, живших во времена слона соломона и так ли, иначе ли прямо осведомленных не просто о его существовании, но и о тех эпических, хоть и мирных деяниях, кои свершил он. И вот сейчас, в этот самый миг, восхищенные эрцгерцог с супругой в окружении приближенных, виднейших представителей аристократии и клира, а равно и при участии нескольких художников — слова в том числе,— призванных обессмертить на бумаге ли, на холсте, на медной ли доске импозантную наружность животного, наблюдают за его омовением. Руководит этой процедурой, где щедро льется вода и гуляет щетка с длинным жестким ворсом, alter ego нашего соломона — индус по имени субхро. А тот, хоть и был счастлив без меры, поскольку за двадцать четыре часа, протекшие со времени их прихода, не заметил и следа другого погонщика, был все же официально уведомлен церемониймейстером, что слону соломону с сей минуты надлежит зваться сулейманом. И глубоко огорчен сменой имени, однако рассудил, что не врет поговорка о том, что кольца пропадут, пальцы-то останутся. А наружность сулеймана, как вынуждены мы скрепя сердце называть его отныне, и так чрезвычайно облагородившаяся после купанья, засияла в полном и, рискнем даже сказать, ослепительном блеске после того, как несколько слуг не без труда набросили на него огромную попону, над которой двадцать вышивальщиц трудились без передышки несколько недель, создав в итоге нечто такое, равное чему по изобилию камней, не в полной мере самоцветных, но сверкавших не хуже оных, по богатству бархата, шитому золотой нитью, едва ли встретишь в мире. Скажите, пожалуйста, какие роскошества, злобно фыркнул про себя архиепископ, сидевший невдалеке от эрцгерцога, лучше бы употребили все, что потрачено было на это животное, на новую и богатую мантию, ибо нам не пристало выходить каждый раз все в одной и той же, словно бы мы не в вальядолиде, а в убогой деревушке, каких так много по ту сторону границы. Жест эрцгерцога пресек эти крамольные думы. Не надо было и слов, движение августейшей руки, поднявшейся, указавшей и опустившейся, яснее ясного говорило о том, что регент желает говорить с погонщиком. И в сопровождении самого нижнего придворного чина субхро приблизился, причем ему казалось, что он видит повторяющийся сон о том, как в нечистом загоне беленя подводили его к человеку с длинной бородой, оказавшемуся португальским королем жоаном третьим. А тот, кто подозвал его сейчас, бороды не носит, лицо имеет гладко выбритое, да и вообще, без лести сказать, мужчина исключительно видный и статный. Рядом с ним сидит эрцгерцогиня мария, писаная раскрасавица собой, чья красота, впрочем, будет недолговечна, ибо супруга максимилиана родит от него ни много ни мало шестнадцать душ детей, десять — мужеского пола и шесть — женского. Вопиющее варварство. Субхро останавливается перед венценосцем и ожидает от него вопросов. И первым, как более чем нетрудно предвидеть, задан был: Как тебя зовут. Субхро, о господин мой, таково мое имя. А оно означает что-нибудь это твое имя. Оно значит белый, о господин мой. На каком же это языке. На бенгали, одном из наших индийских языков. Эрцгерцог, помолчав несколько, вопросил потом вновь: Так ты из индий. Точно так, я прибыл в Португалию два года назад вместе со слоном. И что же, нравится тебе твое имя. Не я его себе выбирал, ношу, какое дали. А если бы мог, выбрал бы другое. Не знаю, о господин мой, никогда не задумывался над этим. А что бы ты сказал, прикажи я тебе сменить имя. У вашего высочества наверняка были бы для этого причины. А как же. Субхро ничего не ответил, отлично зная, что к венценосцам с вопросами не обращаются и оттого, должно быть, так трудно получить их подданным ответ на свои сомнения и недоумения. Но вот эрцгерцог максимилиан все же разверз уста и сказал так: Нынешнее твое имя трудно выговорить. Мне случалось уже слышать о том, господин мой. И я уверен, что в вене, например, никто не поймет, о чем речь. Моя беда, господин мой. Но это беда поправимая, отныне будешь ты зваться фриц. Фриц, с мукой в голосе переспросил субхро. Ну да, это имя легко запомнить, да и потом у нас там и так фрицев — великое множество, а ты станешь еще одним, но притом — единственным со слоном. И все же, будь на то воля вашего высочества, я бы предпочел сохранить прежнее свое имя. Я так решил и предупреждаю, что рассержусь, если станешь докучать мне просьбами, так что помни — имя твое фриц и никак больше. Слушаюсь. Тогда эрцгерцог, приподнявшись со своего пышно изукрашенного трона, громко и звучно произнес: Внимание, этот человек только что принял имя фриц, которое я дал ему, и это обстоятельство вкупе с той высокой ответственностью ходить за слоном сулейманом, которой он облечен, побудили меня приказать вам всем, чтобы относились к нему с почтением и уважением, ибо в противном случае ослушники познают на себе всю тяжесть моего гнева. Это сообщение принято было без отрады, и в кратчайшем ропоте, последовавшем за ним, слышались разом и благодушная насмешка, и годами воспитанная привычка к повиновению, и досада, и оскорбленное самолюбие — нет, ну вы подумайте, проявлять почтительность к погонщику, где видано подобное, к человеку, от которого несет звериным смрадом, вся надежда, что эрцгерцогу скоро надоест его прихоть. Ради нашей неизбывной любви к истине следует сказать, что и другой ропот, в котором не чувствовалось ни враждебности, ни недовольства, а одно лишь чистое восхищение, очень скоро прошелестел в зале дворца, как только слон хоботом и одним из своих бивней поднял погонщика и посадил его себе на загривок, просторный, как гумно. А погонщик сказал: Были мы соломоном и субхро, стали сулейманом и фрицем. Он не обращался ни к кому в частности, а говорил словно бы самому себе, зная, что эти имена ничего не означают, даже если пришла им пора заменить собой иные, те, которые значили так много. Но я рожден быть субхро, а не фрицем, думал он меж тем. И направил сулеймана в отведенный ему покой — во двор, который, хоть и был внутренним, имел удобный выход наружу,— где и оставил слона с кормом и поильным чаном, не говоря уж про двоих помощников, взятых еще в Лиссабоне. Субхро или фрицу — трудно нам будет, пока не привыкнем,— надо потолковать с капитаном, с нашим, разумеется, поскольку капитан австрийских кирасир больше не появляется, горюя, надо полагать, от того, сколь жалкую фигуру являл он собой у ворот кастело-родриго. Час расставания еще не настал, лузитане тронутся в обратный путь лишь завтра, и погонщик хочет всего лишь поговорить со взводным о жизни, ожидающей его впереди, сообщить о перемене имени своего и соломонова. И пожелать капитану и солдатам его благополучного возвращения в отечество, ну, и да, конечно, что уж тут, попрощаться навсегда. Кавалеристы разбили бивак на небольшом удалении от городских стен, в лесистой, так сказать, местности, в виду протекающего рядом прозрачного ручья, где многие из них уже успели искупаться. Взводный вышел навстречу погонщику и, увидев невеселое лицо, спросил: Что-нибудь стряслось. Нам дали новые имена, я теперь фриц, а соломон отныне зовется сулейманом. И кто ж это так отличился. Тот, кто имеет на это право, эрцгерцог, конечно. А зачем. А кто ж его знает, в моем случае он счел, что на имени субхро язык сломаешь. Ну, покуда не привыкнешь, действительно. Оно так, но ведь ему-то некому сказать, что надо привыкнуть. Наступившее молчание нарушил, уж как сумел, взводный: Завтра выступаем. Знаю, отвечал погонщик, попрощаться и пришел. Увидимся ли, спросил взводный. Скорей всего, нет, вена далеко от Лиссабона. Жаль, мы ведь подружились. Друг, сеньор капитан, огромное слово, а я ведь не более чем погонщик, которому только что переменили имя. А я — капитан кавалерии, и во мне тоже много чего переменилось за время этого странствия. Оттого, смею предположить, что впервые в жизни увидали волков. Да нет, видал когда-то, много лет назад, еще дитятей, так что помню смутно. Подобный опыт в самом деле может переменить человека. Не думаю, что дело тут в волках. Ну, тогда, значит, в слоне. Это ближе к истине, хотя я, способный понять собаку или кошку, слона постичь не могу. Собаки и кошки обитают с нами рядом, и это облегчает общение, и пусть даже мы ошибаемся, однако постоянная близость решает этот вопрос, а что до них, то мы ведь не знаем, ошибаются ли они и сознают ли, что ошибаются. А слон. А слон, как я вам уже сказал однажды, совсем другое дело, ибо в каждом из них живут двое, и покуда один постигает науку, что преподают ему, другой продолжает упорно ничего не знать и не уметь. Ты-то почем знаешь. Я обнаружил, что и сам такой, часть меня учится, а часть — чем дольше живет, тем меньше знает. Я, знаешь ли, не в состоянии следить за этой игрой словами. Не я играю словами, это они мною играют. Когда же отправляется эрцгерцог. Слышал, что через три дня. Мне будет тебя не хватать. А мне — вас, сказал на это субхро или фриц. Взводный протянул ему руку, и погонщик пожал ее слегка, будто опасаясь повредить. Завтра еще повидаемся, сказал он. Завтра повидаемся, эхом откликнулся капитан. Повернулись друг к другу спинами и разошлись в разные стороны. И никто не обернулся.