Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран Страница 18

Из аптеки можно украсть что угодно. Например, ярко-красную помаду, которой я мажусь так щедро, словно живу последний день.

В сентябре, когда начинается школа, мои новые черные волосы не остаются незамеченными.

Лучший комментарий по этому поводу – от Эммы Паджетт:

– Ничего так, прикольно. Ты прям до смерти похожа на Вайнону Райдер!

Худший – от Крейга Миллера, который стоял у нее за спиной:

– Скорее, на Вайнону Райдер уже после смерти. Ха-ха!

Мнение Крейга Миллера меня не волнует. Он пердит себе в руку и дает понюхать девчонкам, которые ему нравятся. Он ни разу не Джакомо Казанова («История моей жизни», Longmans, 1967–1972), которому я бы понравилась точно. Казанова любил умных женщин. И объемные задницы.

Через месяц после «Выходных в Мидлендсе» я спускаюсь в прихожую на свою почтовую вахту у двери, одетая как Эдвард Руки-ножницы, подрабатывающий официантом. Я убила несколько часов жизни, вышивая («Традиционные и фольклорные орнаменты», Алан и Джилл Бриджуотер, Search Press, 1990) свое новое имя, Долли Уайльд, на всех предметах одежды, какие у меня есть: на груди на кофте, на отвороте шорт, на бедре на джинсах. Я прикрепляю к себе ярлычки. Я не хочу забыть свое имя.

Теперь мое основное занятие – выделка Долли Уайльд. Меня радует мысль, что когда ты решаешь, кем быть, по всем ощущениям это работа. В нашей семье я единственная, у кого есть работа. Моя тревожность значительно сократилась.

Конкретно на сегодняшний вторник у меня запланированы «знакомства и связи». Я очень серьезно подхожу к работе по созданию себя. В библии бизнеса «Практика менеджмента» (Питер Ф. Друкер, Harper & Bros., 1954) написано, в частности, что предпринимателю необходимо «побольше общаться с людьми, занятыми в той же сфере, и заводить полезные знакомства».

Кузина Эйли недавно преобразилась – а именно «подалась в готы» в прошлом году, – и я еду в центр, чтобы заново завести с ней знакомство.

И беру с собой моего делового партнера.

 – Чего тебе надо?

Я моргаю.

Я сижу под «Мужиком на лошадке» вместе с кузиной Эйли и ее компанией из четырех парней-готов, одного из которых я знаю по школе. Оливер. Кажется, единственный парень во всем Вулверхэмптоне с таким именем. Я помню его до того, как он сделался готом, – каждый день, на большой перемене в столовой, вокруг него собирались мальчишки, пищали тоненькими голосами: «Пожалуйста, сэр, я хочу добавки», – и толкали его в стену. При таком положении дел, в общем, и неудивительно, что он подался в готы. Это был лишь вопрос времени.

– Привет, – радостно говорю я, но мне здесь явно не рады.

– Так чего надо? – повторяет Эйли.

Я неловко ерзаю на месте. Я была абсолютно уверена, что понимаю все правильно: это наш аванпост для замкнутых одиночек. С точки зрения культурных традиций я как раз подпадаю под категорию «готов, сидящих под конной статуей / военным памятником». Рыхлотелых подростков, которые читают поэзию. Это мой круг, мои люди. Я пришла в черном официантском фраке, черных ботинках и черных колготках. Я обвела глаза черной подводкой так густо, что стала похожа на панду.

При стольких усилиях я полагала, что контркультура просто… примет меня, и все. Я не знала, что мне придется пройти собеседование.

Я снова моргаю.

– Я Джоанна. Твоя двоюродная сестра. Дочка Пэта.

Эйли смотрит на меня. Смотрит долго и пристально.

И наконец говорит:

– Ты похожа на толстую бабулю.

– Мне досталась ее кровать!

Эйли поджимает губы:

– А мне клетка для попугая. Наверное, поселю туда хомячка.

Снова молчание.

В десяти футах от нас мой деловой партнер – Люпен – гоняется за голубем. Я замечательно нарядила Люпена для выхода: он сейчас прибивается по тиграм, и я сделала ему тигриные уши и тигриный хвост, который приколола булавкой к поясу его брюк. Он гоняется за голубем и рычит:

– РРРРРРР!

Один из парней говорит:

– Эйли, она с тобой?

Эйли пожимает плечами. Я тоже пожимаю плечами. Парень пожимает плечами. Я пожимаю плечами в ответ.

Вот же блин… неужели все так уныло? Неужели подростки такие унылые? Без обид, но когда мы приучали Люпена к горшку, это было значительно веселее – он тогда взял в привычку какать за диваном, потом перекладывать какашки в горшок и требовать поощрения. Честное слово, это было значительно веселее.

– Так ты, значит, гот? – спрашивает тот же парень, глядя на мой наряд, полностью черный.

– Ну… а готы действительно делят мир четко на черное или белое? – говорю я в манере пожилого профессора на Би-би-си, указав жестом на их белые лица и черные одеяния.

В ответ – тишина.

Господи, я же видела по телевизору, как Джильда Рэднер рвет зрителей в клочья подобными шутками. Но похоже, что в этом городе никто моего остроумия не понимает и никогда не поймет. Здесь не то семантическое пространство. Наверное, мне придется сбежать в Нью-Йорк.

– Скажем так: мне интересна культура готов.

По-прежнему тишина.

– Какие группы ты слушаешь?

Опять этот парень. Эйли сидит совершенно обмякшая, со мной говорит он.

Я задумываюсь на минуту.

– Ну, «Beatles», понятно. «Led Zeppelin». Лучшие вещи Саймона и Гарфанкела. Вся эта…

Я снова думаю.

– …хрень.

Парень смотрит на меня. Мой ответ его явно не впечатлил.

– А что-то из нового тебе нравится? – наконец говорит он.

– Конечно! – отвечаю уверенно. – «Roachford». «Dire Straits». И Майкл Джексон – хотя он малость придурковатый.

Еще мне нравится Тина Тернер – я придумала крутой танец под «Запотевшие окна», используя швабру вместо трости, – но этого я ему не скажу. Он смотрит на меня так, словно наш разговор это игра, в которую я безнадежно проигрываю.

– …но больше всего Джон Колтрейн и Чарльз Мингус, – быстро добавляю я. – Весь отвязанный, жесткий джаз.

Это неправда. На самом деле я ненавижу джаз. Совершенно безумная музыка, написанная сумасшедшими для сумасшедших. Но папа часто играет джаз, и я помню его мудрый совет: «Чтобы захватить преимущество в разговоре, говори о джазе, Джоанна. Это обескураживает собеседника».

Парень смотрит, молчит. Эйли отодвигается подальше от меня. Я жду почти две минуты, но похоже, что разговор завершился.

– Ну ладно, – говорю я. Мне не верится, что джаз так эпично меня подвел. Интересно, в чем еще ошибается папа? Я встаю на ноги. В двадцати футах от статуи Люпен преследует ковыляющего голубя-инвалида с одной лапкой. – Я, наверное, пойду.