Смеющийся Христос - Анхель де Куатьэ Страница 18

– Я чувствую свою вину, что с вами это случилось, – сказала Мария. – Простите меня.

Мария говорила это постоянно: «Я чувствую свою вину… Простите меня…» Данила сначала не знал, как на это реагировать. Ведь, например, с той же ногой – как Мария может мыть виновата в его травме? Но, поразмыслив, Данила придумал приемлемую для цензора Анны форму: «Я благодарен вам за ваше беспокойство, Блаженная Святая Мария».

– Я благодарен вам за ваше беспокойство, Блаженная Святая Мария, – привычно повторил Данила и постарался поскорее перевести разговор на другую тему: – А что вы делаете сейчас, Блаженная Святая Мария?

– Я разговариваю с растениями, – ответила Мария.

– Разговариваешь с растениями? – переспросил Данила, вспоминая, как в тот день, когда он упал с балкона террасы, Мария шепталась с кронами деревьев.

– Да.

– А что ты им говоришь?

– Я обещаю им, что буду продолжать заботиться о них, – ответила Мария.

– Как? – не понял Данила. – Ты их поливаешь?

Легкая тень недоумения скользнула по лицу Марии.

– Я обещаю им, что буду больше плакать, – серьезно сказала она.

Данила вопросительно уставился на Марию.

– Я обещаю им, что буду плакать, – продолжала Мария. – Я должна плакать, чтобы защитить всех от гнева Господнего. А еще я разговариваю с камнями. Но им я говорю другое. Они спрашивают меня, буду ли я плакать и за них. Но им я говорю, что нет. Камням и так очень повезло, ибо они мертвы, а потому их не ожидает ни смерть, ни Страшный Суд. Им не грозит гнев Господень. Я не буду плакать за них, только за живых. Живые нуждаются в моей защите и моих слезах…

Данила смотрел на Марию, слушал эти ее слова – «я должна плакать, чтобы защитить», «очень повезло, ибо они мертвы», – слушал и едва сдерживался, чтобы самому не расплакаться. Он словно в первый раз ее увидел. Она – абсолютный ребенок… Абсолютный ребенок! Ей уже больше двадцати, но она выглядит и говорит как пятилетний ребенок. Данила, кажется, только в эту секунду понял, что перед ним не женщина, а маленькая, совсем маленькая девочка.

– А еще я говорю растениям, – продолжала Мария, – что, когда я умру, о них будет заботиться моя дочка. Она тоже будет плакать, чтобы защитить их. Господь говорит, что мы должны любить всех. А любовь – это боль и страдания. И если я буду плакать, то не будет войн, не будет насилия, не будет гнева Господнего. Надо проявлять любовь и заботу. Вы научите этому мою дочь, Данила? Ведь правда вы научите ее, когда я умру? Мне сказали, что вы будете оберегать мою дочь, заботиться о ней и помогать ей плакать. Как можно больше… Как можно больше…

– Мария… – прошептал Данила, глотая слезы и борясь с собственным оцепенением. – Мария…

– Блаженная Святая Мария уходит, – раздалось откуда-то сбоку.

Анна схватила Марию за руку и потащила ее за собой.

– Мария! – крикнул Данила ей вслед и попытался догнать, но больные ноги не слушались. – Мария, любовь – это не боль и страдания! Любовь – это другое! Нет, Мария! Слышишь меня?! Это другое!

Анна повернула голову и, не сбавляя шага, посмотрела через плечо на Данилу. Ее лицо было искажено судорогой, и в этом страшном лицевом спазме было все – и ненависть, и презрение, и злоба, и ожесточение. Но если бы раньше это остановило Данилу, испугало, то теперь – нет. Он больше не будет терпеть! Он больше не будет молчать!

– Вы не можете так поступать с нею! – кричал Данила, все еще пытаясь бежать на негнущихся ногах. – Прекратите ей врать! Вы не имеете права!

Несколько человек в черных одеждах тут же появились из-за уступов и колонн атриума и словно свора разъяренных псов бросились к Даниле. Только что он говорил с Марией. А за их разговором следили десятки пар глаз и ушей!

– Любовь – это не боль и страдания! – закричал Данила вслед убегающим женщинам. – Прекратите ей врать! Забота – это не слезы, нет! Прекратите! Как же вы можете?! Как?!

Ощущая свое полное бессилие, невозможность что-либо изменить, Данила упал на колени, закрыл лицо руками и застонал – с болью, с льющейся через край, душераздирающей болью… Его крик глухим эхом толкнул своды зданий, подался вверх, к стеклянному куполу атриума, но и там не смог освободиться. Крик души, застрявший в консервной банке.

– Любовь – это не боль и страдание! Уже ничего более Данила не слышал и не видел вокруг себя – ни бегущих к нему охранников, ни исчезающую за дверьми Анну с Марией. Он ничего не видел и не слышал, а только кричал, кричал, повторяя как молитву:

– Любовь – это другое! Удар тяжелым предметом по голове заставил его замолчать.