Капсула для копирайтера - Антон Бильжо Страница 17

– Ничего вы не понимаете, – повторил Герман.

Юдифь замерла. Он попытался погладить ее волосы, но она отстранилась:

– Что вы делаете?

Затем, действительно не понимая, что делает, Герман встал перед ней на колени.

– Идите вон, – четко и громко произнесла она.

В 20:15 того же четверга старший копирайтер вошел в свою новую двухкомнатную квартиру. Уже стемнело, поэтому он вынужден был включить свет. На полу по-прежнему валялись провода, книги и одежда. Подойдя ближе к столу в стиле хай-тек, он заметил на его матовой поверхности лист бумаги для принтеров, где крупным, уверенным почерком Катрин было выведено: «Герман, не жди. Уехала в Париж. Когда буду, не знаю».

Нельзя сказать, чтобы это стало для него полной неожиданностью. Они с Катрин постоянно говорили о том, что необходимо отдохнуть друг от друга. И все-таки письмо произвело чисто физиологический эффект «разорвавшейся бомбы» или даже «ударило как обухом по голове».

«Именно в тот день, когда мне так нужно было с ней поговорить», – жаловался кому-то Герман, прохаживаясь по квартире с чувством снова навалившейся на него слабости, с неустойчивостью в ногах и сильным сердцебиением. Наконец он лег на мини-диван лавсит, который они купили в мебельном торговом комплексе «Три кита». Традиционные лавситы, интимные и романтичные, часто имеют плавные очертания, глубокое сиденье и высокие подлокотники, обивку волнующих расцветок. Лавсит прекрасно смотрится в квартирке, где проживает молодая пара. Пожилая супружеская чета также может позволить себе диван для двоих, более сдержанный и респектабельный в плане эстетики.

Однако он совсем не предназначен для лежания на нем в одиночку.

Хотя Герману в последнее время нравилось такое угнетенное, сплюснутое состояние. Ему хотелось, чтобы, возвращаясь с работы, Катрин видела, до какого унижения он дошел. Двуспальную же кровать с пологом, стоящую в соседней комнате, Пророк благородно оставил в распоряжении жены.

Еще недавно Третьяковский был уверен, что ничего не чувствует к супруге. Больше года, дожидаясь конца строительства ЖК «Измайловская роща» в душной съемной квартире с собачками-кошечками, наклейками на иностранном языке и стенкой с хрусталем, они спали раздельно, встречаясь только на кухне после работы или по утрам. Теперь сложно было вспомнить, в какой момент в нем созрело решение перестать растрачивать на нее свое семя, сохраняя его, согласно даосским рецептам, для производства внутреннего эликсира бессмертия. Возможно, таким образом он в то же время ратовал за правду и чистоту, проявлял силу духа и независимость. Фактической, хоть и очень косвенной причиной могла быть также измена жены, ставшая реакцией на его связь с Надей, о которой Катрин узнала из СМС-переписки, что позже дало и Герману моральное право просматривать ее телефон. О, какие романтичные и страстные послания она писала: «Мой дорогой, мой единственный источник радости, я вся дрожу, ежесекундно думая о твоем красноголовом скакуне, приди же, мой повелитель оргазмов, возьми свою слабую жертву». Да, в этом была вся Катрин, анфан террибль в узких рамках, горный поток, с диким напором ищущий себе новое русло. Герман страшно завидовал адресату и часто винил себя в том, что не довел отношения с Катрин до такого же градуса. С другой стороны, слишком привязывать ее к себе казалось ему неблагородным. Ведь в любой момент он мог уйти, поскольку часто думал, что Катрин отвлекает его от чего-то более важного, подавляя своей примитивной энергией.

Дни сменялись днями, недели неделями, а Катрин и Герман совсем перестали дотрагиваться друг до друга. Вода была откачана из затопленной равнины их супружества, обнажив остовы строений: вот старая мельница, вот амбар, вот домик у моря, где они должны были отдохнуть в старости, а вот руины замка с ломящимся от яств столом. Теперь пейзаж хорошо просматривался, и Третьяковские, встречаясь на кухне по вечерам, часто обозревали эти приходившие в запустение родные места.

Высокая насыпь защищала сухую, но все-таки прозрачную среду.

Их отношения даже улучшились, стали спокойней. Теперь они позволяли себе открыто шутить над неверностью друг друга и возможностью развода. Хотя по инерции все еще планировали свить гнездышко на двадцать седьмом этаже, ведь его столько раз рисовала им их фантазия. Недаром же продумывалось, куда поставить мини-диван для совместного просмотра сериалов, где повесить большую плазму, до сих пор не распакованную, в какой угол задвинуть рабочий стол писателя. Повернуть вспять было бы страшно.

Конечно, сейчас, да и раньше, Герман видел, что они совершенно не подходят друг другу. Катрин всегда утяжеляла его абстрактное, философичное пребывание в этом мире формализмом, который и стал причиной глупого решения официально расписаться. Еще она любила пословицы, типа: «дело сделано», «все к лучшему», «от смерти не уйдешь» и «чему бывать, тому не миновать».

В отличие от Германа, исповедовавшего принципы свободы воли, жена его была приверженцем детерминизма.

Когда-то Катрин любила танцевать. Она не разбиралась в музыке, ей просто нравилось тереться среди людей, в такие моменты на нее нападала животная радость. Улыбающаяся ультрафиолетовыми зубами совершенно счастливая девушка с разноцветными флуоресцентными браслетиками на руках. Такой увидел ее Герман, случайно забредший в ночной клуб. Прохаживаясь между танцующими, сотрудник «Московского железнодорожника» делал вид, что высматривает знакомых. Заметив ее, замер у стены.

Катрин же якобы никого не видела. Ее глаза были закрыты. В лице – томление блаженства. Она распадалась на тысячи гламурных кадров в лучах яростно запечатлевающего мгновения стробоскопа. Где она в этот момент обреталась? В ночном поле, освещенном луной, среди камлающих вакханок? На горе? В жерле кратера? У взопревшего озера забвения? Нельзя было поверить, что этот танец может принадлежать Герману, стать его добычей.

– Привет.

Она подошла к стойке, подумав, как позже рассказывала, следующее: «Вот маньячина – пялится шесть часов кряду, не отрываясь».

– Привет. Ты кто?

– Я Герман.

– Герман? Вот это имя. Чем занимаешься, Герман?

– Я поэт.

– Петр, это Герман.

Голос Магнитского звучал устало и сонно. На разбитом Айфоне было 23:50.

– Какой Герман?

– Герман Третьяковский.

– А, Герман, простите, конечно. Вы решились?

– Пока не знаю.

– Почему?

– Мне кажется, вы меня разыгрываете.

В трубке послышались хлюпающие звуки. Он там или плакал, или смеялся.

– Мы не разыгрываем. Этим не шутят.

– Хорошо.

– Когда вы приедете? И как, кстати, фокус группы? Нам пока не доставили отчет.