Шантарам - Грегори Дэвид Робертс Страница 17

Он постучал по столу, в очередной раз призывая официанта, но когда тот принес маленькую бутылочку, Дидье какое-то время сидел, обхватив ее обеими руками и глядя на нее в глубокой задумчивости.

– Сколько ты собираешься пробыть в Бомбее? – спросил он, не глядя на меня.

– Не знаю точно. Забавно, в последние дни все только и спрашивают меня об этом.

– Ты уже прожил здесь дольше обычного. Большинство приезжих стремятся поскорее смыться отсюда.

– Тут еще гид виноват, Прабакер. Ты знаешь его?

– Прабакер Харре? Рот до ушей?

– Да. Он водит меня по городу вот уже несколько недель. Я повидал все храмы, музеи и художественные галереи, а также целую кучу базаров. Но он пообещал, что с завтрашнего дня начнет показывать мне Бомбей с другой стороны – «настоящий город», как он сказал. Он меня заинтриговал, и я решил задержаться ради этого, а там уже будет видно. Я никуда не спешу.

– Это очень грустно, если человек никуда не спешит. Я бы на твоем месте не стал так открыто признаваться в этом, – заявил он, по-прежнему не отрывая взгляда от бутылки. Когда Дидье не улыбался, лицо его становилось отвислым, дряблым, мертвенно-бледным. Он был нездоров, но его нездоровье можно было исправить. – В Марселе есть поговорка: «Человек, который никуда не спешит, никуда не попадает». Я уже восемь лет никуда не спешу.

Внезапно его настроение изменилось. Он плеснул напиток в стакан и поднял его с улыбкой:

– Выпьем за Бомбей, в котором так здорово никуда не спешить! И за цивилизованного полисмена, который берет взятки хоть и вопреки закону, но зато ради порядка. За бакшиш!

– Я не против выпить за это, – отозвался я, звякая своим стаканом о его. – Дидье, а что тебя удерживает в Бомбее?

– Я француз, – ответил он, любуясь жидкостью в стакане. – Кроме того, я гей, иудей и преступник. Примерно в таком порядке. Бомбей – единственный город из всех, что я знаю, где я могу быть во всех четырех ипостасях одновременно.

Мы рассмеялись и выпили. Он окинул взглядом большой зал, и его глаза остановились на группе индийцев, сидевших недалеко от входа. Какое-то время он изучал их, потягивая алкоголь.

– Если ты решил остаться, то выбрал подходящий момент. Наступило время перемен. Больших перемен. Видишь вон тех людей, которые с таким аппетитом уплетают свою еду? Это сайники, наемники Шив Сены [31]. «Люди, выполняющие грязную работу» – так, кажется, звучит ваш милый английский эвфемизм. А твой гид не рассказывал тебе о Сене?

– Да нет, не припоминаю такого.

– Думаю, с его стороны это не случайная забывчивость. Партия Шив Сена – это лицо Бомбея в будущем. А их методы и их politique [32], возможно, будущее всего человечества.

– А что у них за политика?

– Ее можно назвать этнической, региональной, языковой. Все люди, говорящие не на нашем языке, – наши враги, – ответил он, скривившись в брезгливой гримасе и загибая пальцы на левой руке. Руки были очень белые, мягкие, а под длинными ногтями по краям было черно от грязи. – Это политика запугивания. Ненавижу всякую политику, а пуще того политиков. Их религия – человеческая жадность. Это возмутительно. Взаимоотношения человека с его жадностью – это сугубо личное дело, ты согласен? На стороне Шив Сены полиция, потому что это партия Махараштры, а большинство рядовых полицейских родом из этого штата. В их руках почти все трущобы, а также профсоюзы и частично пресса. У них есть практически все – кроме денег. Правда, их поддерживают сахарные короли и некоторые торговцы, но настоящие деньги – те, что дает промышленность и черный рынок, – идут парсам и индусам из других городов, а также мусульманам, самым ненавистным из всех. Из-за этих денег и идет борьба, guerre économique [33], а раса, язык, религия – это только болтовня. И каждый день они в большей или меньшей степени меняют лицо города. Даже имя сменили – называют его не Бомбей, а Мумбаи. Правда, пока они пользуются старыми городскими картами, но скоро выкинут и их. Ради достижения своей цели они пойдут на все, объединятся с кем угодно. Возможности у них есть. Очень богатые перспективы. Несколько месяцев назад сайники – разумеется, не те, что занимают видные посты, – заключили договор с Рафиком и его афганцами, а также с полицией. Получив деньги и обещание кое-каких привелегий, полиция прикрыла все опиумные курильни в городе, кроме нескольких. Десятки прекрасных салонов, посещавшихся поколениями добропорядочных граждан, за какую-нибудь неделю прекратили свое существование. Навсегда! Меня, в принципе, не интересует ни политический свинарник, ни, тем более, скотобойня большого бизнеса. Единственное, что превосходит политический бизнес в жестокости и цинизме – это политика большого бизнеса. Но тут они сообща накинулись на традиционную торговлю опиумом, и это выводит меня из себя. Что такое Бомбей без его чанду – опиума и опиумных притонов, позвольте спросить? Куда мы катимся? Это просто позор.

Я наблюдал за людьми, о которых говорил Дидье. Они с головой ушли в поглощение пищи. Стол их был уставлен блюдами с рисом, цыплятами и овощами. Все пятеро, не поднимая глаз от тарелок и не разговаривая, сосредоточенно двигали челюстями.

– Мне нравится твоя фраза о политическом бизнесе и о политике большого бизнеса, – усмехнулся я. – Прямо афоризм.

– Увы, друг мой, не могу претендовать на авторство. Я услышал эту фразу от Карлы и с тех пор повторяю ее. За мной числится много грехов – почти все, какие существуют, по правде говоря, – но чужие остроты я никогда не пытался присвоить.

– Это очень благородно с твоей стороны, – улыбнулся я.

– Ну, какие-то пределы все же надо знать, – рассудительно произнес Дидье. – В конце концов, цивилизация складывается из того, что мы запрещаем, а не из того, что мы допускаем.

Он помолчал, барабаня пальцами по холодному мрамору стола, затем взглянул на меня.

– Вот это уже мое, – заметил он, по-видимому, задетый тем, что я не оценил его изречения. Когда с моей стороны по-прежнему не последовало никакой реакции, он уточнил:

– Эту фразу насчет цивилизации я сам сочинил.

– Чертовски остроумная, – поспешил заверить его я.

– Ну, не преувеличивай, – скромно потупился он. Наши взгляды встретились, и мы оба расхохотались.

– Прошу прощения за любопытство, но что за резон во всем этом для Рафика? – спросил я. – В закрытии опиумных притонов, я имею в виду. Чего ради он согласился в этом участвовать?

– Согласился? – нахмурился Дидье. – Да это была его собственная затея. На гараде, низкокачественном героине, можно зашибить куда больше бабок, чем на опиуме. Теперь всем, кто привык к чанду, пришлось перейти на гарад. А им владеет Рафик. Не всем, конечно. Одному человеку невозможно проконтролировать все потоки наркотиков, поступающих из Афганистана через Пакистан. Тем не менее, ему принадлежит значительная часть низкокачественного героина, имеющегося в Бомбее. Это очень большие деньги, друг мой, очень большие деньги.