Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер Страница 17

— Кажется, люди и в самом деле теряют терпение, — сказал Амброс и было направился к машине.

— Если вы и теперь поедете на красный свет, почтеннейший, вам придется расплачиваться.

И он невозмутимо приступил к повествованию о своей печальной жизни. У него не было интуитивного ощущения физической дистанции. Когда какой-либо вопрос или какая-то мысль казались ему особо значительными, он угрожающе близко наклонялся к голове Амброса так, что они соприкасались носами.

Мечту взойти когда-нибудь на подиум концертного зала он еще не похоронил. Несмотря на то, что ему тридцать пять. Поучительные примеры дают биографии многих пианистов, поздно реализовавших свое призвание. Игра на фортепьяно — это зрелость сердца, а не зрелость рук. Он выступит — и этот день уже не за горами — в концертном зале на Анненмаркт. Там вся музыкальная общественность услышит в его исполнении «Каприччо на отъезд возлюбленного брата» (№ 922 в СБП). Этот восхитительный шедевр, сочиненный Бахом, когда тому было всего девятнадцать, он наигрывает вот уже два десятка лет. Отдает ему полчаса по будним дням и целый час по субботам. Играет, разумеется, без нот, зная их наизусть. Вот только «Fuga all’imitazione della cornetta di postiglione» ^[7] дается пока с трудом. Фраком он давно уже обзавелся, так как вообще занимается музыкой только во фраке и…

У Амброса не выдержали нервы, он сгреб девочек, впихнул их в машину, сел за руль и рванул вперед.

Эдуард Флоре вытащил свой блокнот, записал номер и марку автомобиля и не дрогнувшей рукой, уперев кончик языка в верхнюю губу, заполнил талон, дважды подчеркнув слова: многократный переезд перекрестка на стоп-сигнал, преднамеренно.

— Ну и какого мы мнения об этом человеке? — вслух подумал Амброс, выудил из пачки последнюю сигарету и прикурил ее от зажигалки на щитке. Ответа не последовало, он обернулся и увидел, что девочки играют в «разожмись кулачок».

Амброс подъезжал к городской окраине, минуя Екатерининский стадион в квартале Великомучеников, называемом так потому, что чуть не каждый угол здесь носил имя какого-нибудь христианнейшего страстотерпца. Оттуда ясно просматривалась Маттейштрассе. Жилых домов становилось все меньше, а распластанных фабричных строений все больше.

Бауэрмайстеру пришлось остановиться, так как правую полосу дороги заняла бригада асфальтировщиков. Обнаженные до пояса, загорелые мужчины с кустистыми бровями и густой щетиной на лицах трудились возле большой асфальтировочной машины. Вообще в те годы в Якобсроте и окрестностях много чего сносили, расширяли, террасировали, выравнивали, перекапывали и покрывали асфальтом. В начале 70-х дорожно-строительная эйфория достигла апогея. Автобан через долину Рейна прокладывали в авральном темпе, вследствие чего участки трассы проседали один за другим и в конце концов полотно дороги стало напоминать огромную стиральную доску. В ту пору бургомистру втемяшилась идея взорвать и отколоть ради непогрешимой прямизны массивный кусок Св. Ульриха — холма, вклинившегося в перспективу трассы и полого ускользающего вдаль. Впрочем, благодаря этому имя города коротким раскатом громыхнуло чуть ли не на весь мир. В одном периодическом издании, посвященном вопросам архитектуры, разрушение холма в 1971 году расценивалось как грех номер один мировой строительной практики. Отклики пронеслись по страницам отечественной и зарубежной прессы, причем в каждом своем интервью бургомистр не забывал подчеркнуть, что пролом позволил обнаружить бесценные находки — орудия бронзовой эры.

Замысел сего повествования не предусматривал возвращения к истории Эркема Йылмаза, который много лет назад едва не умер от голода в общинной каталажке Майенфельда. Однако вышло иначе — в силу случайного переплетения жизненных путей и даже непостижимой логики жизни.

— Долго это будет тянуться? — рявкнул Амброс, обращаясь к черноволосому человеку, судя по всему чужеземцу, со стоической невозмутимостью дымившему сигаретой возле тачки с асфальтом.

— Я?

— Да, вы. Долго еще?

— Спросить началнык. Я тачка толкай.

— У вас не найдется сигареты?

— Вы пэрвый говорить мнэ «вы».

— Огоньку?

— Работа дэрмо, началнык дэрмо. Дом хорошо.

— Откуда вы?

— Турок.

— Из каких мест в Турции?

— Каппадокия. Дэрэвня на горэ.

— Почему же вы уехали?

— Правительство — дэрмо. Я строить дом на горэ. Но гора падать на дом. Тяжелая жизнь. Умэрэть с голоду. Почти.

— Преследовали за политику?

— Нэ политика. В дэрмовую Швэйцарию. Умэрэть с голоду. Долгая-долгая дэло.

Позади какой-то человек начал размахивать ядовито-зеленым ковшом.

— Кажется, теперь путь свободен. Ну пока. И спасибо за сигарету.

Амброс включил мотор, и машина, подпрыгивая на грудах щебня, понеслась дальше, а дорожный рабочий Эркем Йылмаз взялся за тачку.

Когда они достигли рейнской дамбы и вышли из машины, было уже прохладно. Фён окончательно утих, и сланцево-серые облака, похожие на глыбы пакового льда, медленно проползали над Почивающим Папой.

— Вот-вот дождь будет! — крикнул Амброс.

Но девочки не обратили на это внимания, а может, вообще не слышали его. Они уже семенили по заросшему кустами ограждению от высоких вод вниз, в необозримую пойму, к овечьему стаду, пробавлявшемуся там поздней, худосочной травой. Они кричали и смеялись, когда стадо испуганно расступилось, рассеялось; они играли в салки и сами становились ягнятами. Блеяние сотен овец повисало в набухшем дождем и наполненном басовитым гудением высоковольтных линий воздухе. Опоры ЛЭП с усталыми от груза плечами шагали по заливным лугам в сторону примостившегося на гребне Кура.

Бауэрмайстер — сам готовый считать себя еще мальчиком и не способный устоять перед искушением погорланить и побеситься — бурно возликовал, размахивая руками, скатился с дамбы, подбежал к детям, схватил Эстер и подбросил ее в воздух, а догнав Мауди, подбросил и ее, он кувыркался и даже пробовал ходить колесом.

— Что может воздушный пешеход?! — крикнул он так громко, что крик перешел в кашель.

— Ходить по воздуху! По воздуху! — смеясь, ответила Эстер и начала резво подпрыгивать. — Ну-ка догони! Поймай меня!

Рыжая челка искрой мелькнула перед носом у Амброса. Он дал Эстер фору и с львиным рыком бросился вслед. Они исчезли из виду, становясь все меньше, превращаясь в карликов. Голоса тоже терялись в пространстве. Оставался лишь глухой однотонный шум в проводах да сердитый надрыв овечьего блеяния, доносившегося с разных сторон.

Оставалась и Мауди. Она долго смотрела им вслед, хотелось куда-нибудь уйти. Но она не могла двинуться с места. К ней ковылял ягненок с расползающимися ножками и любопытной мордочкой, но потом он повернул назад и принялся щипать траву.