Самая большая подводная лодка в мире - Андре-Марсель Адамек Страница 17

Вскоре они вышли к рейду. Гладкое маслянистое море расстилалось до горизонта. Прилив лениво накатывал на песок. Теперь, когда они двигались по ровному бетону причала, инвалидное кресло толкала Пиу. Невыносимо яркое солнце слепило глаза и жаркими вспышками полыхало на всем, что отражает свет: на хромированных деталях кресла, на очках Макса, на рукоятке ножа, который Буффало заткнул за ремень.

Они приближались к кирпичному причалу. Еще издали все узнали белый «ягуар», стоящий около заброшенного склада. Не отдавая себе в этом отчета, они замедлили шаг.

Пупаракис ожидал увидеть старую американскую машину, такси-развалюху, на худой конец бандитский автомобиль или человека-невидимку, прячущегося за темными стеклами очков. На кортеж, движущийся по причалу, он едва обратил внимание.

Флотилия уже отчетливо виднелась на горизонте. Можно было различить четыре маленьких вздыбленных судна и огромную рубку «Саратова», похожего издали на цилиндрический резервуар нефтеперерабатывающего завода.

Грек не испытывал радости, какой надеялся увенчать эту минуту. Вчерашние картины не шли у него из головы и приводили мысли в беспорядок.

Когда он вернулся в комнату Ким за ответом, она сказала, что пока останется с ним, но больше ничего не обещает, и поставила ряд условий. Во-первых, она не намерена была впредь мириться с тем, чтобы ее запирали, и желала свободно передвигаться по вилле и парку. Еще она требовала, чтобы после полудня Аму был целиком в ее распоряжении.

Он был так счастлив возможности оставить ее при себе, что безропотно принял все условия. Относительно Аму он сказал только, что она должна потерпеть несколько дней, так как мальчик уехал на выходные к своему дяде в Марсель. Затем он припал к телу Ким, еще разгоряченному послеполуденной любовью. Знаки этих тайных объятий причиняли ему страдания, мучительные до омерзения, и одновременно возбуждали его. Он видел Аму, возвышающегося над Ким, глубоко в нее проникающего, а потом Аму, лежащего ничком в сумраке беседки, с пригоршней земли во рту.

Никогда еще Пупаракис не овладевал Ким с таким неистовством. Он покинул ее на рассвете, разбитую, истерзанную, оставив все двери нараспашку. Ему казалось, что в его душе навсегда погасли последние проблески света.

Когда стало ясно, что группа направляется к нему, Пупаракис принялся наблюдать за приближающимся кортежем, рассматривая во всех деталях поочередно девушку с ослепительно белыми волосами, худую как виселица, толкающую кресло с калекой, толстяка с утиной походкой, бородача в морской фуражке, большого бритоголового парня, утыканного кольцами, и какого-то квазимодо с содранной шкурой, трусившего за ними следом.

В другое время он непременно расхохотался бы, но сейчас лишь подал знак двум узбекам, ждавшим внутри склада, и облокотился на перила причала, повернувшись лицом к спокойному океану.

Пиу отошла назад, ее место занял Жиль, который и подкатил кресло с Максом к Пупаракису. Грек сделал вид, что не замечает их. Он прикурил от золотой зажигалки сигару. Теперь в открытом море можно было различить трубы буксировщиков. «Константин» плыл первым, задрав носовую часть под тяговым усилием тросов; рядом с силуэтом «Саратова» он казался таким маленьким, что напоминал букашку, тянущую панцирь скарабея.

— У нас назначена встреча, — сказал Макс.

Грек повернул к нему голову и долго его изучал, задержавшись взглядом на гипсовых повязках. Он выпустил ему прямо в лицо сигарный дым и, не сказав ни слова, вновь принялся вглядываться в море.

Два узбека вышли из укрытия и медленно приблизились. Буффало тотчас же коснулся ладонью рукояти своего ножа. Прошло несколько долгих минут молчания и неподвижности. По ободранному телу Пеле струился пот.

— Вы можете говорить, — произнес наконец Пупаракис.

Макс вдруг почувствовал, что ему нехорошо. Он спрашивал себя, по какому праву он пришел требовать отчета у этого человека. Путаясь в словах, он объяснил, что хотел только удостовериться, что с Ким все в порядке.

— Вам нечего беспокоиться. Она великолепно себя чувствует, и ей очень нравится моя компания.

— Я хотел бы иметь на этот счет чуть больше уверенности.

— На каком основании?

Макс пробормотал еще что-то, потерялся в рассуждениях о дружбе и наконец заявил, что девушка все же несовершеннолетняя.

— Любовь не знает возраста, — бросил Пупаракис.

— Если речь идет о любви, это все меняет. Но я бы хотел быть уверенным, что она разделяет ваши чувства.

— Вы хотите с ней встретиться?

— Да, я бы на этом настаивал.

— Я не возражаю, — сказал Пупаракис.

Он бросил сигару на землю и раздавил ее каблуком. Макс задавался вопросом, зачем с таким упорством растирать в пыль уже потушенный окурок, и увидел в этом жесте выражение едва сдерживаемой ярости. Если только это не был условный знак для телохранителей. Но два узбека, которые держались в нескольких метрах, никак на это не среагировали. Они, казалось, пристально всматривались в некую точку на море прямо перед собой.

Очень многие взгляды в этот миг были устремлены в том же направлении.

* * *

При виде порта Сиум заглушил дизель. Лишившись собственного хода, «Саратов» стал мертвым грузом. Тросы были натянуты до предела, буксиры задирали носы к небу, что делало их похожими на вздыбленных под уздой лошадей.

За исключением двух человек, стоящих за штурвалом, все рабочие и моряки собрались в ограждении рубки, вокруг которой кружились тучи чаек. Маневрирование, которым руководил капитан «Константина», обещало быть не из легких. Глубина фарватера во время прилива превышала осадку подводной лодки всего на два или три метра, и при малейшем отклонении от курса имелся риск сесть на мель. К тому же узость прохода не позволяла буксирным судам плыть веером. Два из них должны были вести «Саратов» на коротких тросах, а два других толкать корму.

Сиум осматривал в бинокль вход в порт и причалы. Большая толпа рабочих уже собралась вокруг подъемных кранов. Чуть дальше он заметил машину Пупаракиса, окруженную несколькими неподвижными силуэтами.

Он полагал, что хозяин даст ему по меньшей мере неделю отдыха. Он провел бы ее на борту стоящего у причала «Саратова», пока не приступят к демонтажу судна. За всю его долгую жизнь не было места, где он чувствовал себя лучше, чем здесь, но понять причину этого он был не в состоянии. Его точно околдовала некая таинственная сила, исходящая от большой подводной лодки. Ночами на своем лежаке он слушал сдерживаемое дыхание мотора, вибрации корпуса и неотступно думал о четырех смертоносных жалах, дремавших в носовой части. Окружавшие его металлические конструкции оживали. Ему казалось, что он лежит в брюхе какого-то чудовища, окруженного трагическим ореолом плена, изгнания и обреченности на смерть.

Во время плавания он неоднократно испытывал сильное желание оборвать тросы, освободиться от балласта и хоть разок попробовать погружение на небольшую глубину. Из-за огромного риска идея казалась абсурдной. И все же ему пришлось изо дня в день бороться с этим искушением, которое становилось все навязчивее, словно плененное животное отдавало ему свои властные приказы.