Не любо - не слушай - Наталья Арбузова Страница 17

Под Орлом метет и метет – доктор Теплов застрял на три дня в усадьбе. Он только что получил из Риги разводное письмо: его жена Зинаида Григорьевна в одностороннем порядке расторгла брак и сочеталась по лютеранскому обряду с латышом – хозяином ресторанчика, после того как выдала девочек тем же манером. У Людмилы трехлетняя дочь Кристина, у Елены пока никого. В конверте листочек от Зины с приписками Люды и Лены. И лягушиная бумага о расторжении брака на нежном и мягком латышском языке. С этой филькиной грамотой Павел Игнатьич боится сунуться в советское учрежденье – о православной церкви нечего и говорить. Он женат на призраке прежней любви. Александра Ивановна накрывает на стол, сочувственно слушает – белая шаль метет как метель по холодному полу. Мишка здесь тоже две ночи ночует: на хутора не пройти. Алеша решает за Мишку задачки под носом рассеянной Шурочки. Та под белым платком застыла, точно озимый росток. Самсоновы загостились в Орле у Ирины – теперь жены комбрига Середина, матери сына Сережи. Кто где был, тот там и остался. Но неожиданно в дверь звонят. На пороге мужик в тулупе, шапка из снега по самые брови, а глаза – угольки. Авдей. Пришел, когда нету соседей. Сел возле печки, обтаял – глядишь, и взгляд подобрел… но молчит. И белая фигура в саду маячит: ищет любимую тень. Встал, подошел к окну, поглядел в темноту. Поднял с полу обрезок веревки, завязанной крепким узлом. Наговор на этой веревке, не поднимай никогда их с земли – чужая беда привяжется. Раскрыл пошире печную дверцу, пережег на угольях узел, подал обрывки Теплову и Шурочке. Взял со скамейки шапку и, не надевши, ушел. Шурочка печь закрыла – пламя заплакало тоненьким голосом. Алеша шепнул: кто-то умер. Она же: типун тебе на язык.

Официальное известие о гибели Зинаиды Берзинь в автокатастрофе пришло через три недели – на том же кичащемся собой языке, но теперь уже с переводом. Доктор Теплов привез потертый конверт в кармане. Заперли дверь на засов и дверцу печную закрыли. Страшен размах дьявольской помощи - лучше жить во грехе. Впрочем, Авдей в эту зиму больше не появлялся. Злодей же ходит с Мишкою в школу, сидит у порога ждет, а после уроков смирно провожает на хутор. Довел до дому – и в лес. С волками живет и по-волчьи воет.

Думала – душа его станет витать в Недоспасове, где двое наших остались, чтоб повстречаться с моей. После ждала в Москве, возле дома Анхен с Маришей, куда приезжает Петя из экспедиций раз в год. Не дождалась, полетела над неласковым морем, под монастырские стены из холодных камней. Собрала по кусочкам растерзанную его душу, сложила, и оживила, и увела с собой.

Мариша моя разумная усердно водила пальчиком по нашим растрепанным детским книжкам и очень бойко прочла:

Жил на свете зайчик юный,

Легковерный и простой.

Он не хаживал далёко

От норы своей родной.

Свет и люди незнакомы

Были зайчику тому.

Жил в довольстве, без заботы

Он в родительском дому.

Учительская натура Шурочки ликовала, Павел Игнатьич радовался, Алеша рукоплескал. Петя не появился на свадьбе: торчит в Салехарде. Заочно учится, дали комнату - много работы, мало любви. Призрака я в саду не видала, все говорят: исчез. Письма от Николай Сепаныча в первый год получила дважды, а теперь они прекратились… значит, совсем дошел. Я завожу служебные шашни, совесть черна, как у грешного негра, и без Пети каюк.

Сидят на замшелом бревне – четырнадцатилетний Алеша и задержавшийся в сорокалетнем возрасте хмурый Авдей. Алеше на вид дашь двенадцать – рос в голоде, да еще придавлен Авдеевым даром. Зато отсутствующий Петя (тоже рос в голоде) в двадцать лет – скоро будет двадцать один – гренадер. В плечах косая сажень, и усы гренадерские. Знал, хитрец, что просить у Авдея. Вернее, не знал – получил то, чего чаял. Беседа Алеши с Авдеем беззвучна. Поодаль сидят в напряженных позах шестеро молодых волков – охрана Авдея. Успешный ученик догадался: дети Разбоя от волчицы. Сам Разбой где-то гоняет. Алеша уж месяц как учится в фельдшерском, живет в Орле у супругов Тепловых, бывает к Авдею редко и тайно. После гибели Зинаиды Берзинь имени колдуна стараются не поминать. В именье сейчас жить нельзя – там теперь правленье колхоза, и председатель не местный. Самсонов при нем уцелел, занимает с женою комнатку. Одесс и Вольфензон в городе на культработе. В момент коллективизации выслали под Архангельск семью Охотиных: Якова с Мишкой и восьмилетней Танькой. Хозяйка же Яковлева - Авдотья, не вынеся суматошных сборов, досрочными родами померла. На хуторе колхозный коровник, однако коровы доятся плохо: пугаются Авдеевой свиты – а он так и ходит кругом. Нужен вредитель? вот вам вредитель. Расстреляйте его второй раз, товарищи…посмотрим, как у вас это получится - ему любой волк товарищ.

Конец декабря, в Недоспасове ранний вечер. Аннетт приехала в таком авто и с таким начальником, что председатель колхоза «Маяк» Василий Власьич Запоев, вытянувшись, предоставил гражданке Анне Ивановне Ильиной всё то же левое крыло теперь колхозного зданья. Аннетт послала шофера в город за Алешей с Тепловыми, и скорей к фортепьяно: в Москве у ней его не было. Сыграла свое любимое – покровитель вконец обалдел. Сидел, прикрыв глаза веками, раздвинув в улыбке рот. Мариша трогала пальчиком клавиатуру - пора учить, пятый год.

Шофер еще не вернулся с нашими. При волчьем солнышке выхожу на крыльцо. Заснеженная усадьба молчит. Вон там трава росла за сараем, мне по пояс. Мы в ней прятались: Петя, Алеша и я. Maman нас нашла… о, найди снова, пересчитай, как цыплят. Если ты не узнаешь меня, я уеду тогда… насовсем. Я тебе много раз говорила: когда умрешь, подай мне знак, что всё это существует. Моих – отца с матерью – туда отправили второпях и насильно, мы не успели договориться. Ты меня так обласкала… ты обещала… дай знак мне, дай знать.

У нас теперь с Павлом Игнатьичем в Недоспасове дача: товарищ Запоев шелковый, ни слова мне поперек. Аннетт приезжает с этим своим, как его, Раскроевым. Тот к нам в контекст не вписывается, но ему на это плевать. Николай Степаныча доконали – прислали Аннетт свидетельство год с небольшим назад. Он нелюбимым жил и нелюбимым умер. Я пыталась Маришу учить языкам – она с каждым часом рассеянней. Котятки, бантики, глазки, ранняя женственность… восемь, почти девять лет, вся в Аннетт. Нет, Аннетт была поотчаянней… правда, так же красива. Покойные родители привезли ее в Недоспасово перед самой войной – я тогда уезжала некстати в Германию. Ей было восемь, а мне восемнадцать, как сейчас Фейгеле, или Фаине, которую прячем на всякий случай в усадьбе: Одесса расстреляли по страшному обвиненью – участье в убийстве Кирова. Елизавета Аркадьевна не дожила. Петя приехал – где это записать? Скоро будет и Анхен.

Не получается грусть, как всегда. Вот, Фаина, наш лес, он прогрелся до дна торфяного озёрца. Можно оттаять после зимы в Салехарде. Вместо полярного волка – полукровки с рыжим подшерстком. Если сложить облака и сосны, лучи меж стволов, свист птиц и шорох в кустах – будет примерно равно быстрому твоему взгляду, что я поймал на себе.

Когда отравилась вторично Анхен – легче, чем в первый раз – Алеша уже работал фельдшером. С Павлом моим Игнатьичем откачивали вдвоем. Откачали, Бог не без милости. Только вот стала чахнуть, точно Марфа Собакина. Ровно ее кто испортил ли опоил. Петя же по-советски расписался с Фаиной, увез в Москву – коммуналка его на Башиловской – и на работу приткнул. О вузе сейчас разумней не заикаться… опасное время… не надо лезть на глаза. Раскроева арестовали. Думала: выгонят нас из усадьбы. Нет, Запоев молчит. Наведывался о здоровье, покуда Анхен лежала. Я сказала Алеше: поди к своему Распутину бишь Авдею… Господь простит.