Паршивка - Рафаэль Муссафир Страница 17

По дороге домой бабушка рассказывает мне, что она делала после обеда:

— Ты знаешь, лапочка, я написала письмецо Полетт, соседке, ты ей припишешь большой привет внизу страницы?

— Да, хотя я ее не знаю, эту Полетт…

— Не страшно, ей будет приятно, она ведь очень больна, ты знаешь?

— Она умирает?

— Вот-вот. Я с утра решила три кроссворда, а с четвертым ничего не получилось, представь себе… потому надо ждать следующего номера, только там будут ответы, очень это меня расстроило, потому что, когда я сомневаюсь, ты знаешь, я заглядываю в конец журнала, и кроссворд решается.

Бабушка ласково берет меня за руку, и мы переходим через улицу.

— Девочка моя, я не жульничаю, Пресвятая Дева тому свидетель, а просто заглядываю в ответы, совсем мельком, и, продолжая разгадывать, я убиваю время, пока не настанет пора идти за тобой, но тут, раз я не могла решать своей четвертый кроссворд, я воспользовалась свободной минуткой, пошла и купила тебе два пакета молока, джем и сыр, я их хорошенько запрятала под кровать, иначе твой брат стянет их недолго думая, так ведь? Мерзавец он, конечно, немножко, ну ладно. Хочешь булочку? Я тебе еще шоколадку «Тоблерон» купила, и держи вот конфету со сгущенкой, ты же их любишь, так ведь, лапочка моя? Вот, возьми. Тебе развернуть или ты сама?

— Сама, сама…

— Ну и молодец, ласточка моя. Денежек я тебе пока дать не могу, жду, когда мама заскочит в банк и снимет их с моей сберкнижки, но ты же знаешь, когда меня не станет, фьють, все достанется вам. Ты знаешь, мне на деньги наплевать, что мне с ними делать в моем-то возрасте? Эти дурацкие деньги пойдут внукам, правнукам и тебе, моя лапочка, потому что детей-то у меня больше нет, так что сама понимаешь…

Я замечаю, что у меня развязались шнурки. Я не решаюсь сказать об этом бабушке, потому что она ужасно разволнуется при мысли, что я целых пять минут шла с развязанными шнурками и со мной могло случиться все самое страшное.

Самое страшное: качнуться немного вперед и чуть не упасть, но не упасть и идти дальше.

— Ну, вот мы и пришли, мама опять припарковала машину как попало, вот папа обрадуется. Подожди, я позвоню в домофон, так… Алле, домофон? Да, это ласточка и я, открываете? И надо сказать Франсуазе, что ее машина весь проезд загораживает, если Мишель увидит, дело будет плохо. Прогресс идет вперед, да, моя милая? Зачем, когда есть все эти чудесные шумные штуки, звонить снизу и говорить, что мы скоро позвоним сверху? Давай, проходи. Поднимайся пешком, пользуйся своей молодостью, а бабушка должна залезать в ящик, который поднимается и спускается, и это чтобы преодолеть всего два этажа. Скоро мне будет хорошо в другом ящике… И слава богу. Пятьдесят лет я тоннами собирала виноград и помидоры, пропалывала гектары картофельных полей, а теперь не могу без лифта подняться на какие-то два этажа… Я догоню тебя, беги, а потом сразимся, но на этот раз не мухлевать, договорились, лапочка?..

Я бегу, бабушка меня догоняет, мы начинаем сражение, я обещаю не мухлевать, я мухлюю, бабуля возмущается, я возмущаюсь оттого, что бабушка возмущается, тон повышается, и я в конце концов спрашиваю:

— А джем ты спрятала под мою кровать?

Бабушка немедленно забывает о том, что ее правнучка отъявленная мошенница, с любовью достает из-под кровати баночку, протягивает мне и говорит:

— Держи, лапочка, подожди, я принесу с кухни хлеба с маслом, так будет вкуснее, хочешь?

Примерно каждые два месяца бабушка и ее чемоданы исчезают в лифте до следующего приезда.

И каждый день я жду желтого конверта с черным кружком на марке и надписью «город Сен-Канна».

Мама говорит, что почерк у бабушка простой и одухотворенный и что у почерка в принципе есть чудесное свойство не покрываться морщинами, как кожа, не опускаться, как внутренние органы, не ухудшаться, как слух или зрение.

Она говорит, что почерку бабушки наплевать на ее хрупкие кости, на ее сломанное бедро и усохшую грудь.

— А у бабушки есть грудь?

— Да, конечно, у нее есть грудь, а почему ты спрашиваешь? Это тебя удивляет?

В этот момент я понимаю, что если у бабушки есть грудь, то у нее, быть может, и муж был.

Но кто же тогда мог быть мужем бабушки?

Дедушка?

Нет?

И тут я понимаю, что дедушка это и есть муж бабушки, а не просто дедушка, про которого мне говорили, что дедушка и бабушка надеются, что я получила от них перевод, и крепко целуют меня.

Я надеюсь, что мой муж подождет и умрет не раньше, чем от меня останутся только сломанные бедра и кости.