Князь тумана - Мартин Мозебах Страница 17

Утром двадцать пятого июля капитан Рюдигер с наигранной беспечностью объявил за завтраком, что сегодня идет на охоту. Кто хочет составить компанию?

— Осторожно! — сказал Лернер. — Какая будет их реакция, когда от "Гельголанда" отчалит шлюпка с группой вооруженных людей?

Ему сразу вспомнилось, как его напугал вид торчащих вверх ружейных стволов на русской шлюпке.

— Разве на острове Медвежий не хватит места для двух охотничьих компаний? — задиристо спросил Рюдигер.

На свой риторический вопрос он получил нежелательный для себя ответ: для двух охотничьих компаний Медвежий остров слишком мал. Тут возможны конфликты. Но вояке с раздвоенной бородой как раз конфликтов-то и хотелось! Рюдигер не был охотником. Добыча ему вообще была дорога только как символ. Лернер понял, что добыча, которая нужна была Рюдигеру, никогда не выражалась в тоннах угля и медвежьих шкурах, она заключалась в чем-то невидимом — в восстановлении его поруганной чести. Камень, который отвергли строители, должен был соделаться главою угла [7].

Подобно опальному рыцарю, покинувшему двор Карла Великого, он хотел вернуться и коленопреклоненно вручить монарху Медвежий остров, словно шоколадный торт с узорной сахарной глазурью. Вчерашний день был для него потерянным днем, так как не принес контакта с противником. Утвердить за собой право охоты означало для него на деле доказать, кто тут хозяин. Человек, подстреливший на Медвежьем острове хотя бы одну чайку, мог быть либо браконьером, либо хозяином охотничьих угодий. Убивая белую медведицу, капитан Абака, возможно, и не браконьерствовал, однако, добыв зверя в условиях перемирия, он совершил это на территории, которая отнюдь не находилась вне сферы действия правовых норм, а следовательно, позволил себе дерзкий поступок, заслуживающий сурового наказания. Вот такие умозаключения выстраивались в четком и хорошо обозримом порядке за скульптурно гладким, хотя и низковатым челом капитана Рюдигера. Зубы Рюдигера негромко поскрипывали. Глаза весело сверкали боевым задором. Он не просто завтракал, а подкреплялся перед воинским походом. Лернер знал, что пример Рюдигера действует заразительно. Вчера он сам на время подпал под его влияние. Театральный поклон Абаки разрушил чары, оставив Лернера в смущении.

"Как мне удержать этого молодчика на стуле?" — подумал Лернер.

Сопротивление означало бунт. На борту "Гельголанда" Рюдигер король, которому все обязаны подчиняться.

Во время тревожных размышлений Лернера в кают-компанию вошел радист с радиограммой из императорского германского консульства в Тромсё. Депеша была адресована Лернеру, но Рюдигер, размечтавшийся о грядущих подвигах, так распалился, что уже не обращал внимания на такие пустяки. Он сам взял телеграмму и прочитал ее вслух, начав громогласно, но постепенно все больше сбавляя тон:

— "Господину Теодору Лернеру, о. Медвежий. От рейхсканцлера я получил сегодня следующую телеграмму: Прошу при первой возможности передать господину Теодору Лернеру на о. Медвежий нижеприведенное сообщение: письменный ответ на телеграмму от двадцать третьего сего месяца. На настоящий момент сообщаю, чтобы в случае применения с вашей стороны насильственных действий вы не рассчитывали на поддержку из центра. Рейхсканцлер. По поручению: Рихтгофен. Сим сообщаю вышеизложенное поручение. В. Гольмкар, германский консул е. и. в." Что это значит? — спросил пораженный Рюдигер, опуская листок, — Интересно, как они там, в Берлине, представляют себе положение здесь, на линии фронта? Вооруженные до зубов русские части, не спрашивая разрешения, охотятся на немецкой территории. Интересно, что бы сказал рейхсканцлер, если бы это случилось на Мемеле [8]или в Восточной Пруссии? А все этот Рихтгофен! — сквозь зубы пробормотал Рюдигер. Он, дескать, знает, что за птица Рихтгофен, которого на кривой не объедешь. Он железной хваткой держит в своих руках контроль над доступом к верховной власти. Вот если бы Рихтгофен был сейчас на Медвежьем острове, если бы это была его затея, тогда бы сюда из Киля уже отправился на подмогу весь военный флот! Где ж это видано, чтобы хоть какой-то клочок земли был занят без кровопролития!

— Мне кажется, что в этом ответе нет ничего огорчительного, — заметил Лернер. — В радиограмме ничего не сказано о том, какие шаги намерен предпринять рейхсканцлер в отношении острова Медвежьего. Подробное содержание принятого в Берлине решения будет сообщено позже. А до тех пор кацлер хочет…

— Не канцлер! — возопил Рюдигер. — Не канцлер, а Рихтгофен!

— …канцлер хочет защитить маленькую немецкую экспедицию. А это уже кое-что! Экспедиция "Гельголанда" создала реальность, которую никто не может отрицать. Вон на берегу сверкают под солнцем черно-бело-красные столбы. Против столбов даже Абака ничего не может возразить, и после своей первой, предотвращенной нами попытки он больше их не трогал.

Вернулся радист: русские высадились на острове и опять поставили палатку.

— Черт знает что делается! — громко возмутился Рюдигер. Он начал подозревать, что затеяна какая-то грязная дипломатическая игра, чтобы за спиной у честных людей заключить сделку. — Я никогда не стремился лезть ни в какую политику! — объявил он. Политика его не интересует. Политики редко вспоминают о насущных интересах народа, пока не требуется их в чем-то ущемить. Недаром я, дескать, не захотел пойти в политику! Уже сидя в шлюпке, он долго продолжал распространяться на эту тему.

Остров становился все ближе и ближе. При появлении русских стая морских птиц перелетела подальше и белоснежным покровом опустилась на возвышенности. В бинокль можно было различить массивную фигуру, развалившуюся на складном кресле.

— Русский губернатор Медвежьего острова! — прошипел Рюдигер.

Абака был так же предупредителен, как все предшествующие дни. Рядом с его креслом стояли другие, свободные. Наготове был уже и поблескивающий приветным огоньком символ гостеприимства — наполненный золотистой коньячной влагой хрустальный графин.

— Добро пожаловать, братец! Добро пожаловать, ваше высокоблагородие! — воскликнул хозяин, приветствуя приближающихся гостей. Все, мол, теперь выяснилось, все в порядке!

"Можно ли в сложившейся ситуации садиться в стане врага?" — еще спрашивал себя Рюдигер, в то время как Лернер давно уже сидел, с любопытством поглядывая на Абаку. Любопытство было главной чертой характера Лернера. Капитан Абака явно знал что-то, чего они еще не знали. Рюдигер все медлил. Что ни говори, сидячее положение не располагает к трагическому пафосу. Позволив себе сесть, ты одним лишь перемещением центра тяжести на миролюбивое седалище сразу разряжаешь напряжение, которое в противном случае наполняло бы воздух грозой. Тяжелый, любвеобильный взгляд Абаки в конце концов усадил его в складное кресло.

Абака принялся воздавать хвалу той расторопности, с которой в верхах сумели достигнуть соглашения. В отношениях между Берлином и Санкт-Петербургом царит, дескать, такая гармония, которая сравнима лишь с игрой большого оркестра. Едва прозвучит диссонанс, как дирижер, уловив его чутким слухом, тотчас же дает указание виолончелисту или кларнетисту, и вот уже вновь восстановлено стройное благозвучие. Дирижерами выступают дипломаты. Они не допускают, чтобы в дружескую симфонию двух наций закрадывались диссонансы. Таким диссонансом неожиданно стал безобидный остров Медвежий, на котором, за исключением бедняги-старовера, населения нет ни души.