Сердце акулы - Ульрих Бекер Страница 17

На следующее утро над Эолийскими островами задул сирокко, недобрый гнилой ветер с берегов Африки, напомнивший Турианам вечерний фен, что дует с озер в Швейцарии. Сирокко принес невыносимую духоту. И еще он уничтожил всю роскошь красок, обесцветил день, предшественник которого поистине был днем вечного лета. Все небо затянулось облачной паутиной, сквозь которую едва пробивался свинцово-серый солнечный свет, а море под этим небом отливало обсидиановым блеском. На волнах, поднявшихся от горячего ветра, появились гребешки коричнево-желтой пены, с мола несло тухлой рыбой, от этого запаха не было спасения. О поездке на Панарею и Вулькано и думать было нечего. Туриан взял свой старый, видавший виды мольберт — новехонький мольберт Лулубэ остался у донны Раффаэлы в Порто Леванте, промямлил что-то насчет намерения заняться сюжетом «Крепость. Сирокко». У Лулубэ с утра разболелась голова и никакого настроения работать не было. И раз уж нельзя было даже пойти искупаться, она решила прогуляться в городок и сделать кое-какие покупки.

Вечером по-прежнему дул сирокко. Вернулся Ангелус — вяло вошел во двор, вяло зачерпнул воды из резервуара, вяло умылся. Лулубэ купила в городке аспирин и дешевое платье из ситца в лиловато-розовых тонах, из тех ярких простеньких платьев, что носят работницы здешней каменоломни, где добывают пемзу. Простой такой рабочий халатик, а цвет она нарочно выбрала в честь Херувима. Туриан вяло улыбнулся и поблагодарил, заметив, впрочем, что его любимый розовый не имеет лилового оттенка. Он показал жене акварельный набросок, выполненный в манере ташистов. Любимый розовый тон в нем отсутствовал, это была композиция из пятен и линий темно-серого, тускло-черного и коричневожелтого цветов. Что тут изображено? Ну... Крепость... Сирокко... Это же только первый набросок. У Лулубэ вновь вырвался мяукающий смешок. К абстракционизму она вообще относилась скептически. О многих художниках говорила, что они пишут абстрактно лишь потому, что ничего другого толком не умеют.

Они выпили аперитив в заведении Априле, который назвал сирокко «ветром вонючего сыра» и сказал, что он продержится до завтра. А если в такую погоду болят и чешутся глаза, то это, дескать, от песчаной пыли, от нее, между прочим, гибнет много маленьких ящерок. Люди, конечно, не ящерицы, однако и людям сегодня лучше не сидеть на открытой террасе. Супруги расположились в траттории и через потрескавшиеся стекла закрытых окон стали глядеть на северо-восток, на зубец Стромболи над линией горизонта. Дымится вулкан или нет, разглядеть не удавалось, потому что все небо, словно паутиной, затянула дымка. Ничто не напоминало о тех прекрасных вечерах, когда «Венера рождается из пены морской». До горизонта, казалось, рукой подать, не дальше, чем от одного берега Рейна до другого. Зубец Стромболи в обманчивом мареве грозно придвинулся к самому берегу, но сегодня супруги опять о нем не говорили. Госпожа Туриан раздумывала, отчего Стромболи был сегодня таким близким, а Кроссмен — отчего он такой далекий, пропавший бог весть где, и Лулубэ ощущала недоумение, похожее на недомогание.

Всю ночь по дому шатался сирокко, словно гуляка, который вернулся заполночь и напрасно старается не шуметь; комнаты наполнились жаркой духотой. Зато ночных мечтателей — котов — сирокко, по-видимому, необычайно взбодрил, их вдохновенные рулады не смолкали до наступления сумрачного утра. Сирокко дул уже второй день кряду, и с мола несло тухлой рыбой.

Лулубэ расчесывала волосы испанским гребнем. Больше делать было нечего. Ангелус после завтрака отправился вниз, в Марина Лунга, чтобы в очередной раз искать вдохновения под стенами крепости. Лулубэ сидела во дворе на краю резервуара и, как Лорелея, чесала гребнем свои метровой длины волосы, не золотые, правда, а черные и блестящие, — они имели бы рыжеватый оттенок, как на полотнах Гойи, если бы не сирокко, убийца красок. Она думала: собственно говоря, я ведь тоже, тоже родом из этих мест, странно, что до сих пор мне это не приходило в голову, да, конечно, ведь мать моей, ах, моей одноглазой матери была неаполитанкой, вот и во мне заговорил голос крови... Сегодня Милое Создание не накрутила на голове искусной прически - жарища, разве можно таскать на затылке эдакий тюк! Как всегда, когда начатая работа не двигалась, Лулубэ ощущала гложущее беспокойство. Из траттории доносился мерный храп. Храпел синьор Априле, который по обыкновению прилег отдохнуть вскоре после полудня. Черт бы побрал сирокко! Ну, да я его одурачу, надену вот тряпку, что купила вчера, — такой насыщенный цвет сирокко не удастся убить.

Полчаса спустя Лулубэ сидела на обломке мраморной колонны лицом к Сарацинской башне. Башня сегодня тоже была какой-то другой, ее камни как будто покрыты плесенью. Ящерицы обычно, едва подойдешь, мигом прятались в трещинах древних стен, — три такие ящерки медленно, словно паралитики, проползли совсем близко от руки, которой Лулубэ опиралась о камень. Ветер, что-то сонно бормоча, шуршал в шерстистой листве тутовых деревьев, задирал ей дешевое платьишко, яркий цвет которого оказался и впрямь неистребимым, лизал ее тело жарким шершавым языком. Лулубэ тихонько болтала ногами, и шлепанцы мерно похлопывали по ее босым пяткам. Но вдруг шлепанцы замерли.