Пинбол - Ежи Косински Страница 17

— Нет исполнителя, который не испытывает абсолютно никакой нужды в поклонниках, — сказал Домострой Андреа. — Когда я слушаю записи Годдара, у меня создается отчетливое впечатление, что временами ему не только необходима реальная публика, но еще и то… — он помедлил, — что иногда она у него есть — на живых концертах. Это исключает версию психопата, затворника или урода.

Андреа недоверчиво посмотрела на него:

— Ты сказал — "живые концерты"?

— Да. Это предположение девицы, с которой я говорил о ритмах Годдара, и она, похоже, права. То, как он произносит некоторые слова, а иногда и целые фразы в последнем альбоме, да и сама энергетика исполнения, убеждает меня в том, что, прежде чем записать все эти песни, он должен был спеть их на публике.

— И только чтобы испытать свои песни на публике, Годдар решился на живое исполнение?

— Испытать не песни, а себя. Ему, как и всякому эстрадному певцу, известно, что пение в студии слегка напоминает пение под душем. Вместо собственного голоса ты слышишь создаваемый душевой кабинкой резонанс. То же и с салунными певцами: они знают, что исполнение в тесном ночном клубе совсем не то, что в Карнеги-холл, Кеннеди-центре или Мэдисон Сквер Гарден. По-настоящему большая аудитория заставляет исполнителя петь на пределе своих возможностей, выкладываться так, чтобы его энергия перекрыла коллективную энергию публики. И, записываясь в студии, хороший певец пытается имитировать живое исполнение, вновь пережить реакцию зала и даже использует записи, сделанные во время публичного исполнения.

— Но где же может Годдар дать публичный концерт так, чтобы не узнали его голос?

— Да в любом большом городе, — сказал Домострой. — Половина нынешних молодых исполнителей делает все возможное, чтобы походить на Годдара, причем иногда весьма успешно. Никто в мире не заподозрит Годдара выступающим на публике, поскольку никто ни облика, ни настоящего имени его не знает.

— И где же, по твоему, он может выступать?

— Возможно, в каком-нибудь мексиканском городе, поближе к границе Соединенных Штатов, — предположил Домострой.

— Почему там? — удивилась Андреа.

— Думаю, к югу от границы Годдар привлечет к себе не больше внимания, чем любой другой молодой американец с гитарой за спиной. На любой площади, в любом открытом кафе он может играть и петь, изучая при этом свое воздействие на живую аудиторию, без особой опаски разоблачения.

— В таком случае, почему бы ему не использовать Париж — или Амстердам, — там тоже все играют американскую музыку? — спросила Андреа.

— На то, мне кажется, есть веские причины личного плана. Из семи песен его последнего альбома две являются переделками или парафразами мексиканских народных песен: "Volver, volver, volver" и "El Rey", которые Годдар спел по-английски, за исключением нескольких испанских строк. На днях я зашел в латиноамериканский магазин грампластинок на Бродвее, купил мексиканские оригиналы и, сравнив их с переделками Годдара, обнаружил, что нескольких фраз, спетых Годдаром, там нет. Он сам написал их — на испанском!

— Я знаю эти песни, — сказала Андреа. — Они более сентиментальны, нежели остальное у него.

Она напела "Вольвер, вольвер, вольвер":

Не успокоится любовь,

Проснется вновь.

Я от любви схожу с ума,

Пока вокруг сплошная тьма -

Я до смерти хочу любить,

Все повторить.

Затем она спросила:

— Что за строчки он написал по-испански?

— В "Эль Рей", сразу за этими:

Хоть с деньгами, хоть без денег,

Буду делать что хочу…

Чем я хуже короля, — напел Домострой. — Дальше он говорит, что одинок, "как Дель Коронадо"; гоним, будто "населенные призраками сторожевые корабли — на границе — что я пересек, чтобы увидеть ее". В другой песне он рассказывает о "пенье и прятках — в Эль Розарито — куда она возвращается — и возвращается — и возвращается — и каждый раз — у нее последний раз". Еще он говорит, как "устал от мира и покоя… цены любви", и, дескать, "любовники, разлучаясь, преступают законы страсти". Андреа оживилась:

— Еще есть какие-нибудь улики?

— Мне кажется, есть. На последней дорожке альбома Годдар ловко соединил мотивы трех пьес Шуберта: «Город», "У моря" и «Двойник». Он вновь и вновь повторяет унылые аккорды «Двойника», а затем прерывает их искусно вплетенной, хотя совершенно иной по духу, арабской мелодией — как будто этот «двойник» устал прятаться и в кои-то веки явил себя — или свои истинные чувства! — Домострой погрузился в раздумья.

— Арабской мелодией? — переспросила Андреа.

— Арабской, — подтвердил он. — Такой же узнаваемой в музыке, как арабеска в филигранной работе причудливой вышивки.

— Отлично — продолжай! — воскликнула Андреа.

— Всего в нескольких милях от знаменитого старого "Отеля дель Коронадо" и границы между Сан-Диего и Тихуаной у Соединенных Штатов есть военно-морская верфь. Возможно, Годдар бывал там по тем или иным причинам и хочет кому-то сообщить о своих чувствах — тому, мне кажется, кого он любил. Может быть, у него не было времени сочинить вещь, которая по-настоящему выражает его чувства, и он вместо этого наскоро прицепил свое тайное послание к популярной мексиканской песенке, добавив к ней арабский мотив и новые слова.

— Послание к женщине?

— Почему бы и нет? А раз он поет для нее на испанском, она вполне может оказаться мексиканкой. Он мог встретить ее в "Отеле дель Коронадо". Многие мексиканцы, попадая в Сан-Диего, посещают эту достопримечательность, а по дороге проезжают и мимо вышеупомянутой верфи. Дальше — кто знает? Может, она была помолвлена или даже замужем. — Он помолчал. — Если так, то единственной для него возможностью увидеть ее, не вызывая подозрений ее семьи или другого мужчины, было выступление в публичном месте — в кафе или ресторане. В твоем письме нам следует спросить, была ли у него мексиканская любовь, что привлекла его внимание к этим песням и заставила изменить оригинальный текст. Если мы идем по ложному следу, и он выдумал все эти латинские штучки просто ради участия в Эль Фестиваль Латино в нью-йоркской Виллидж Гейт, то он сочтет это твоей фантазией. Но если нет, мы можем подстрелить бычка.

— Кстати, о бычках, — заметила Андреа, следуя причудливому ходу своих мыслей, — знаешь ли ты, что уйма американцев из Южной Калифорнии регулярно отправляется на корриду в Тихуане? — Не дожидаясь ответа, она продолжила: — Я видела бой быков в Испании, и, представь себе, ничто не производило на меня большего впечатления, чем поединок между отважным матадором и свирепым быком. Почему-то я всегда воспринимала быка с его огромным болтающимся черным членом как воплощение мужского начала, а матадора — чем-то вроде кокетничающей женщины, вертящейся, причудливо разряженной девицы, делающей вид, будто ее преследуют, но на самом деле жаждущей быть пойманной, заманивающей и дразнящей самца, обольстительно позволяющей каждый раз коснуться своего тела, и плащ ее такой красный, будто уже обагрен кровью, пролившейся, когда, пронзенная быком, она лишилась девственности. И лишь когда бык наконец выбьется из сил или пресытится погоней, застынет на прямых ногах и опустит голову, только тогда матадор, будто отвергнутая женщина, готовая наказать своего ныне презираемого любовника, поднимает шпагу и погружает ее в самое уязвимое место на свете — в сердце самца.