Кресло русалки - Сью Монк Кид Страница 17

Я прошаркала на кухню и, пошарив в шкафчике, нашла пакет «Максвелл-хаус». Кофе пришлось варить в кофейнике с ситечком, которым было уже лет двадцать. Я подумала, известно ли матери хотя бы понаслышке о «Мистер Кофе». Пока агрегат булькал, я прокралась к двери спальни матери и прислушалась. Она храпела на всю комнату. Похоже, ее бессонница исчезла заодно с пальцем.

Я вернулась на кухню. Там еще стояла предрассветная полутьма и было прохладно. Чиркнув спичкой, я зажгла обогреватель, синие язычки газа пыхнули, как обычно. Сунув два ломтика хлеба в тостер, я следила за тем, как спираль нагревается докрасна, и думала о брате Томасе и о том, какой странной была встреча, когда он появился в саду из ниоткуда.

Я думала о нашем разговоре, о том, как пронзил меня его взгляд. О трепете, пробежавшем по моему телу. А потом мне пригрезился сон, о котором как-то рассказывал Хью, сон, где над тобой проносится огромный загадочный самолет и, открывая бомбовый люк, сбрасывает на тебя новое тикающее сновидение.

Тосты приготовились. Я плеснула себе кофе, ничем не разбавляя, и стала пить, откусывая маленькие кусочки. Обогреватель превратил кухню в нечто вроде каролинской кипарисовой трясины. Я встала и выдернула штепсель. Было непонятно, почему я думаю обо всем этом. Например, о брате Томасе – монахе. И не просто думаю, а так пламенно.

Я представила вернувшегося домой Хью и почувствовала себя ужасно уязвимой. Словно какая-то наиболее тщательно охраняемая точка во мне вдруг осталась без защиты, раскрылась, стала доступной со всех сторон – точка, по которой я сверяла собственное «я».

Я встала и пошла в гостиную, посетившее меня во сне чувство вернулось, страшное ощущение, что я отчаливаю. На стене мать в совершеннейшем беспорядке развесила пятнадцать, а может, двадцать фотографий в рамках, у многих края цвета сепии потускнели и обмахрились. Большей частью это были мои и Майка старые школьные фотографии. Отвратительные стрижки. Полуприкрытые глаза. Мятые белые блузы. Помочи. Ди называла это «Стеной Позора».

Единственное фото, сделанное после шестидесятых, изображало Хью, Ди и меня в 1970 году, когда Ди была грудным ребенком. Решительно вглядываясь в каждого из нас, я вспомнила, как Хью установил таймер и мы застыли в позе на диване, заботливо укрытая одеялом Ди – посередине, ее сонное личико вклинилось между нашими подбородками.

В тот же вечер, когда был сделан снимок, мы занялись любовью впервые после рождения Ди. По всем правилам до секса надо было выждать шесть недель. Однако это случилось на два дня раньше. Я прошла в детскую и увидела Хью, склонившегося над кроваткой Ди. Даже хотя она крепко спала, он что-то тихонько ей напевал. Ночник отбрасывал на потолок янтарный свет, который оседал на его плечи, словно слои пыли.

Меня бросило в жар, и я почувствовала неудержимое влечение. Это была нежность к Хью, рожденная тем, что у него в тот момент был вид человека, который кого-то беззаветно любит и даже не подозревает, что кто-то еще знает об этом.

Мною внезапно овладело чувство сокровенной близости, оттого что мы создали это существо, мысль, что ее плоть зародилась благодаря тому, чем мы занимались в соседней комнате. Я подошла и обвила Хью руками. Прижавшись щекой к его спине, я почувствовала, что он оборачивается. Его руки медленно, кругами гладили меня. «Надо подождать еще два дня», – шепнул он, а когда я сказала, что не могу больше ждать, он поднял меня на руки и отнес в постель.

Теперь я любила его как-то по-другому – более необузданно, более глубоко, и ощущения были сильнее и ярче. Это было как-то связано с Ди, словно мы с Хью принадлежали друг другу по-новому, и эта мысль казалась мне безграничной и пьянящей.

Потом, когда мы еще лежали в постели, Ди с плачем проснулась. Пока я кормила ее, Хью настраивал камеру. На мне был персикового цвета халат; я даже не успела толком застегнуть его, а Хью – стоило бы вам посмотреть на снимок, какой у него там довольный, радостный и заговорщицкий вид. Фото всегда будило во мне какое-то тайное чувство, и счастье распускалось в груди, как раскрывшийся экзотический бумажный веер. Я стояла и ждала, когда оно придет снова.

Казалось, это произошло очень-очень давно. И сейчас напоминало макет прославленного корабля в бутылке. Я не понимала, как он мог там оказаться и как его оттуда достать.

Я сняла трубку и стала набирать номер.

– Привет, – сказал Хью, и его уверенный голос показался мне твердой почвой под ногами.

– Это я.

– Только что о тебе думал. У тебя все в порядке? Я пытался дозвониться вчера вечером, но никто не отвечал.

Отлично, значит, придется купить «Мистер Кофе» плюс автоответчик.

– Мы были в монастыре, – ответила я. – Мать хоронила там свой палец.

– Выкопала ямку в земле и положила его туда?

– Именно.

Последовала долгая пауза.

– Думаю, это может быть хорошим знаком, по крайней мере на данный момент. Это может значить, что она успокаивается, что ее навязчивая идея, так сказать, уходит в подполье.

Я подняла брови, заинтригованная, почты обнадеженная.

– Ты так думаешь?

– Вероятно. Но, Джесси, ей все еще нужна профессиональная помощь. Она должна показаться психиатру. Со временем ситуация может повториться.

Я протянула телефонный шнур через стол и села.

– Ты имеешь в виду, что она способна отрубить еще один палец?

– В общем, да, хотя все может повернуться совершенно иначе. Подобные навязчивые идеи эгодистоничны, просто случайные мысли.

Я услышала негромкое постукивание и поняла, что Хью говорит по переносному телефону и сейчас в ванной, бреется.

– Не думаю, что отрубить себе палец было случайностью. Мне действительно кажется, что это связано с чем-то конкретным.

– Сомневаюсь. – Хью оставил без внимания мою мысль и меня.

Я опустилась в кресло и вздохнула.

– Я поговорю с ней сегодня, посмотрим, а вдруг…

– Полагаю, это не причинит ей боли, но я думал… Хочу приехать на остров в эти выходные. Тебе не следует брать дело в свои руки.

– Не думаю, что это хорошая мысль, – сказала я. – Мне кажется, будет уместнее…

– Это слишком сложно, Джесси, чтобы ты могла сама во всем разобраться, – снова прервал меня Хью.

Сложно, конечно. Это было все равно как если бы я села решать математическое уравнение два фута длиной; происходившее в душе матери было головоломкой, недоступной моему пониманию. Я уже собиралась сказать ему: «Да, да, приезжай, поставь все на место». Но все же это казалось мне ошибкой. Отчасти потому, что я – отнюдь не психиатр – действительно могла помочь матери больше, чем он. Что я сама смогу лучше во всем разобраться.

И, может быть, еще потому, что мне не хотелось, чтобы Хью приезжал. Я хотела распоряжаться своим временем сама, побыть самостоятельной – что в этом ужасного?