Мясо снегиря - Дмитрий Липскеров Страница 17

Сказки у белорусов отличные. Как и русские, впрочем. Бабы в сказках дородные, все за мужиков ленивых делают. Мужик на печи век лежит — простату прогревает, да самогоном организм лечит. Для потомства…

А вот Гуппи почти не рожают… В их мальчишеских утробах не вызревает. Если уж и рожают, то на разрыв идут, на полную потерю здоровья и прозрачной красоты, но уж за обеспеченную жизненную среду. Бразильцы — ребята богатые!

Белорыбица косяками производит. И за Гуппи в том числе. За так, без бабок, потому что хочет. Да не головою желает прибавления населения, а каким-то другим, не анатомическим органом. И сама потом дочу на Гуппи выучивает. В кружок юных моделей на последние шиши пристраивает, в гимнастику для фигуры художественную!..

От чего так?!.

А потому что загнивающий Запад нашу Родину окутал своим тлетворным влиянием. Культуру свою навязал одноклеточную, моду хиповскую, наркотики там всякие!.. Показал нам Кейт Мосс. Мы сначала испугались жути такой костлявой, потом привыкли, а потом началось время либидо.

Надо было раньше ракеты запускать в ихнюю сторону! Нейтронные грибы, чудо хороши, главное, чтобы они только на женщин действовали смертельно! Чтобы не наступила всеобщая эректильная дисфункция…

И все — Гуппи и Белорыбицы распыляться как в сказке! Начнется на земле патриархат! Мужики одни на земле останутся… Так протяженное многоточие, потому что я в это время думал насчет того, что одни мужики мир населять будут… То меньшинство, которое мужиками останется, не сольется цветом с небесами, к середине века изобретет наноженщину. Кто любит — циркульную модель приобретет, а кто — Белорыбицу…

Я, если еще жив буду, обе модели прикуплю. На одной женюсь, другую в любовницы возьму. Только вот пока с местами не определился! Кто будет Первой, а кто Второй…

Люблю ее с сахарными ногами и каравайными грудями, люблю ее — прозрачную, с мальчишескими бедрами, тонкими пальчиками, с коромыслом, рожающую и просто цветущую, с вратами, пусть неизвестно для чего, люблю и Кейт Мосс и Крачковскую, Водянову и Мордюкову, и Белорыбицу и Гуппи. Первую и Вторую…

Я с детства люблю аквариумы!

Чашка

На столе стояла чашка.

Она не была столь изящна, как рука, оставившая ее — с тонкой кистью, с голубыми венами на запястье.

Солнце расположилось в зените.

Чашка отбрасывала длинную, чуть кривую тень, похожую на тень бутылки.

В ней еще оставалось что-то, почти остывшее, смешанное с ароматной слюнкой. На фарфоровой стенке, ближе к круглой ручке, виднелся след губ…

Еще некоторое время слышались голоса, а потом в саду стало тихо и жарко. Жужжал шмель, временами заглушая песню кузнечика с оторванной лапкой, запрыгнувшего на стол. Горячий ветер лениво шумел в листве плакучих ив, склонившихся к маленькому, заросшему прудику.

Кузнечик спрыгнул куда-то далеко, в траву…

Прошло несколько дней, солнце стало чаще закрываться в облаках, а в буйной зелени стал замечаться некоторый упадок. Так человек — вроде еще не стар, но в черной голове пророс сорняком седой волос…

Облетали листья, часто еще совсем свежие поверхностью, но ослабевшие в черенках… Шмель исчез, а кузнечик засох под боком большого коричневого камня…

Прошло еще несколько дней, может быть, больше, и наступила осень.

После бессмысленного кружения в чашку упал сухой осиновый лист и впитал что-то, в мгновение став квелым.

Прошел первый дождь, за ним другой и так без конца…

Белый бок чашки стал похож на серое небо, а совсем сгнивший осиновый лист пролился из посуды вместе с переполнившей ее дождевой водой и уплыл куда-то…

Первая снежинка слетала с небес долго и была как праздник. Другие были похожи на первую и вскоре стали обыденностью.

Сначала снежинки таяли в чашке, а потом, когда стало совсем холодно, просто ложились на ледяную корочку, образовавшуюся у самой фарфоровой кромки.

Ветки ивы превратились в плети, а самые длинные прутьями примерзли к твердой земле.

Пришла зима…

Днем с рябины склевывал ягоды красный снегирь, а по ночам ветер выл и пытался опрокинуть чашку со стола в сугроб. Было очень холодно, и чашка, хоть устояла, но треснула возле ручки…

Второй трещины не появилось, потому что стало теплее…

День-другой…

Капнуло с просветлевшего неба, а ветви ивы застегали свежую пустоту плетьми, освобожденные от мороза первым солнцем.

Склевав последнюю ягоду, умчался догонять зиму рябиновый снегирь.

И зажурчало повсюду, под каждым камнем, корешком.

Весна…

Все засеялось мелким зеленым, которое по мере солнечного восхождения разрасталось вширь и ввысь, буйствуя молодостью и расточая запахи.

По-прежнему под коричневым камнем лежал кузнечик. Он совсем ссохся…

Солнце становилось все более долгим, и в саду распустились всякие дикие цветы. Кашка, одуванчики, какие-то еще желтенькие, розовые — смешались с густой травой, поднимающейся все выше под свежими дождиками…

А потом дожди прекратились.

Погода наступила очень теплая.

Чашка стояла на столе совсем грязная, в ней застоялась гадость.

Зажужжал шмель, день ото дня все уверенней…

На третий день лета стало совсем жарко, и в саду послышались голоса.

Она остановилась возле мраморного столика и с минуту смотрела на заросший прудик. У нее по-прежнему были тонкие кисти с голубыми венками на запястьях… Затем она неловко повернулась и длинным шелковым рукавом опрокинула забытую чашку на каменные плиты.

— Как все здесь запустело! — сказала она, слегка поморщившись от звука разбившегося фарфора…

Кризис

Сколько великих идей, научных открытий, гениальных романов осталось в постели?..

Ну уж точно больше, чем реализовано. Самая великая идея — воплощена в женщине. Пытаясь понять ее, жаркими от страсти ночами, мучаясь и страдая, я уразумел, что надо выбирать: либо до конца пытаться женщину осмыслять, либо перо и бумага — аскетический образ жизни, с редким выползанием в стрипклубы.

Кто-то когда-то мне сказал, что расход любовных жидкостей пропорционален расходу мозгового вещества…

Я сижу, вперясь глазами в текстовый редактор, и понимаю, что кто-то был прав…

Я туп… Я ею вытуплен!

В моих пальцах теперь живут лишь одни банальности… Только ночами пальцы становятся музыкальными…

Она лишила меня Дара!.. Я ничего не могу написать!..

Я тих и обреченно сознаю, что пуст для других и полон только для нее… На ум мне приходит понятие — творческий кризис. Милое словосочетание, способное внести некое высокое философское в мое состояние… Вдруг в голове рождается образ в форме вопроса. А если это не кризис вовсе, если это — конец?.. В живот тотчас поступила огромная порция адреналина… Глотнул кофе, разбавляя свое экстремальное состояние, попытался взять себя в руки, мыслить трезво…