Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи Страница 17

— Говорите же! — забеспокоился Каробби.

Снедаемый смущением, Арсо с тяжелым сердцем вкратце изложил суть дела:

— Ваша сестра Беатриче Каробби некоторое время назад начала сниматься в порнографических фильмах под псевдонимом Кристина, а также выступала в стриптиз-барах. Во время последнего шоу она была арестована за непристойные действия на публике.

Каробби остолбенел. Еще непроизнесенные слова застряли у него в глотке. Скользкие понятия «порнография» и «стриптиз» он воспринимал настолько абстрактно, что ему никак не удавалось связать их с сестрой и семьей. В ошеломлении он глянул на инспектора, но тот только покачал головой, безмолвно подтверждая, что сказанное им — не пустые россказни, а правда, отраженная в протоколе.

Манлио безвольно осел на ступеньки. Он мог ожидать чего угодно, но чтобы Беатриче стала порнодивой с кошмарным псевдонимом Кристина и попала в полицейский участок по обвинению в непристойных действиях на публике? Он долго молчал, пытаясь осмыслить услышанное, бродил по коридорам памяти, то и дело оказываясь в тупиках.

Инспектор Арсо видел всякие реакции на принесенное им известие. Одни рыдали, другие истошно кричали, кто-то падал в обморок, кто-то каменел на глазах, но Каробби повел себя в высшей степени странно. С маниакальной аккуратностью он выдавил из очков стекла, бросил их на землю и, наступив на них ногой, раздавил. Буквально растер в пыль. Затем он посмотрел по сторонам близорукими, потерянными, помутневшими глазами и произнес:

— Если мир столь отвратителен, лучше видеть перед собой только туман.

На этой таинственной ноте он распрощался с полицейским, затем бросился в свой кабинет. Манлио прекрасно понимал, что времени на размышления у него нет. Нужно действовать, и стремительно. Используя свои связи, он вырвал скандальную новость из рук журналистов, через коллегию адвокатов вызволил Беатриче из-за решетки. Затем выкупил у Сотье все видеозаписи, на которых появлялась Кристина. К 22.30 с этой историей было покончено.

Когда Беатриче привезли домой, на нее страшно было смотреть. Манлио молча обнял сестру, сказав этим жестом больше, чем вместили бы десятки монологов. Она побрела в свою комнату и скрылась там на долгие дни, не выходя даже к обеду.

Неподвижно лежа в своей постели, вдали от мира, вдали от зеркал, Беатриче предоставила времени залечивать ее раны. Ничто не могло дать ей такую же радость свободы, такой же пьянящий восторг, как полное телесное раскрепощение. С Кристиной умерла ее лучшая часть, та, которая мечтала и боролась, упивалась своим бунтом. Теперь, закрывшись в спальне, Беатриче, подобно кающейся Марии Магдалине, морила себя голодом и единственное утешение находила в чтении Библии, которая и прежде лежала у нее на ночном столике.

Кроме Манлио, никто из родных не знал причины такого странного поведения и не стал беспокоить Беатриче. Даже Умберта к ней не заходила, надеялась, что вскоре странная тоска оставит сестру. Кто-то полагал, что Беатриче страдает от неразделенной любви, кто-то ссылался на легкое нервное расстройство, нечто вроде депрессии. Но то, что произошло на самом деле, никому не могло привидеться даже в самом изощренном кошмаре.

В кромешной тьме на виллу Каробби въехали два грузовика устрашающих размеров, настоящие стальные драконы. Глухой рокот двигателей, работавших вполсилы, был весьма угрожающ, и вся окрестная мелкая живность разбежалась и попряталась.

Мощные колеса грузовиков трамбовали землю у подножия баобаба. Зеленый великан обмяк и чуть не лишился чувств. Вдруг они приехали за ним? Неужели его опять куда-то повезут? Он знал, что не перенесет еще одного переезда, слишком много сил было потрачено на то, чтобы привыкнуть к здешнему климату, приспособиться к чужой почве. Чудовищным усилием воли баобаб вырастил на самой дальней и высокой ветке среди нежных зеленых листочков маленький белый бутон с молочным запахом. Представить себе такое биологическое чудо в этих широтах было просто невозможно. А железные монстры представляли для него реальную опасность. Своим весом грузовики давили на корни, выхлопная труба ранила ствол стальным наконечником, угол прицепа поцарапал кору. Как напуганная мать, баобаб собрал как можно больше листвы и прикрыл ею маленький бутон, спрятал его от всех передряг в своих благоуханных объятиях.

В свете фар Манлио Каробби руководил операцией по уничтожению порнографических записей Беатриче. Рабочие выгружали из прицепов десятки коробок, составляли их штабелями у раскрытого сопла топки, горевшей адским пламенем. Затем, передавая коробки из рук в руки, швыряли их в топку, выплевывавшую черный дым и отблески огня. Манлио внимательно следил за процессом. Каждый раз, когда очередная коробка оказывалась в огне, на душе у него становилось легче.

Одна из коробок выскользнула из рук рабочего и, ударившись о землю, лопнула по швам. Десятки кассет с изображением обнаженной Беатриче-Кристины рассыпались по земле в клубах пыли, пересекаемых лучами фар.

Со сноровкой человека, привыкшего подбрасывать дрова в камин, Манлио отправил кассеты одна за другой в топку. Фотография Беатриче корчилась в огне, как грешница в аду.

Случившееся не поддавалось никакой логике. Кто был в этом виноват: Сотье, сама Беатриче, обстоятельства? На самом деле, выйти из рамок, продиктованных воспитанием и законом, достаточно просто; каждый порой выскакивает за белую ограничительную линию. Такое может случиться с каждым… «Но сниматься в порно я все-таки не стал бы», — подумал Манлио. Когда вещественные доказательства фамильного позора занялись огнем, он сразу почувствовал себя гораздо спокойнее.

Костер окрашивал ночь в алый цвет, рабочие не спеша, гуськом таскали коробки на плечах, их длинные тени извивались как змеи в бликах огня… Баобаб ощутил забытые ритмы, вспомнил картины из прошлой своей жизни в саванне: сухой, удушливый воздух, гортанный людской говор, хищных зверей, возносящих рев к небу, костры, мерцающие на бескрайней равнине. Ностальгия защемила его сердце.

Наутро дерево выглядело скверно: листва поблекла, великан стоял взъерошенный и беззащитный. Не могли же так сказаться царапины от грузовиков, недоумевала Умберта. От жары он не страдал, может быть, ему плохо спалось? Сама она ночью не сомкнула глаз от злости на себя, на свое неумение быть счастливой. Ведь жизнь дает ей все: молодость, богатство, даже вот баобаб! Глядя на ветви, разрезающие голубое небо, она ощущала мощную поддержку своего странного друга. Чуть поодаль она заметила Замира. Он направлялся к ней вразвалку в своей белой хламиде, заляпанной берлинской лазурью, с хитроватой улыбкой на загорелом, благословенном самим Аллахом лице. Бросив взгляд на баобаб, проронил:

— Мой отец говорил, что деревья тянутся к небу, чтобы поговорить с Богом. Их тонкие мысли человеку не понять.

Замир двигался с грацией хищного самца. Его полные губы складывались в улыбку, то широкую, открытую солнцу, то легкую, то резковатую. Однако Умберта оставалась холодна. Она не могла забыть, как он отказался от ее ласки, хотя в сущности и забывать-то было нечего: они не были ни супружеской парой, ни любовниками.