Правила одиночества - Самид Агаев Страница 17

— Кушать идете? — спросил Виталик Большой. — Я с вами.

— А в ресторан не пойдешь? — спросил Али.

— Отвали, — сказал Виталик Большой.

Его родной дядя работал шеф-поваром в ресторане, куда он время от времени ездил. Шеф кормил его человеческой едой, и это обстоятельство вызывало у Али непреходящую зависть, потому что он больше всех страдал от постоянного чувства голода — вследствие скудного казенного питания. Из столовой тащили все, от начальства до поварят.

— Слушай, счастливчик! — воскликнул Али. — У тебя есть шанс поиметь Эльзу.

Виталик, ожидая подвоха, настороженно посмотрел на него.

— Своди ее к дяде, и она будет твоей, она сама так сказала, клянусь твоей жизнью.

Ара, [9]во-первых, клянись лучше своим жирным брюхом, во-вторых, мне твоя Эльза сто лет не нужна, в-третьих, отвали от меня, пока в лоб не получил.

— Ты слышал? — спросил у Ислама Али. — Нет, ты слышал, что эта мелюзга себе позволяет? — И, обращаясь к Виталику: — Во-первых, пацан, чтоб ты знал, это не брюхо, это мышцы, пресс называется, во-вторых, если тебе Эльза не нужна, почему на нее кидаешь по ночам, а в-третьих, до моего лба, сопля, тебе еще достать надо.

— Это твой папа на Эльзу кидает по ночам, — возразил Виталик Большой.

— Вы все слышали? — спокойно сказал Али, — этот щенок оскорбил моего отца, поэтому мне ничего не будет за то, что я его сейчас убью, вы все будете свидетелями.

С этими словами он бросился на Виталика. Противники вошли в клинч и, кряхтя от напряжения, принялись топтаться на месте, пытаясь свалить друг друга.

Ислам и Виталик Маленький, спокойно переговариваясь, пошли дальше, не обращая на них внимания. Запыхавшиеся Виталик и Али догнали их в конце поля и как ни в чем не бывало пошли рядом.

— Твое счастье, что они ждать не стали, — тяжело дыша, объяснил Али, — они же свидетели, я без них тебя замочить не могу, посадят. Считай, что ты в рубашке родился.

В столовой стоял резкий запах жженого сахара — им повара заваривали чай. В котел кидали половину маленькой пачки грузинского чая (для правдоподобия — чтобы плавали чаинки) и выливали половник жженого сахара, который давал прекрасный рубиновый цвет, словно заваривали индийский чай со слоном. Собственно, ужин также не отличался изобилием. На столах было то же, что и всегда: пшенная каша, сдобренная жарким в виде пары косточек, с которых повара заботливо срезали мясо, и ложкой подливы. За три года жизни в училище Ислам так и не смог одолеть ни пшенную, ни перловую кашу: подбирал хлебом подливу, выпивал эрзац-чай и вставал из-за стола с пустым желудком и чистым сердцем.

После ужина они сидели в комнате Ислама и слушали Виталика Маленького, который рассказывал о своих успехах.

— Как думаешь, даст? — спросил Али.

Виталик открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вошел Черемисин. Все замолчали и стали смотреть на него. Никто не знал его имени. Круглолицый, малорослый, он всегда был на побегушках, правда, в свете последних событий, знакомство с братом девушки придало ему значительности, он словно стал выше ростом.

— Сигареты нету? — спросил Черемисин.

Все разом полезли по карманам, но он взял сигарету у Али. Вкусно затянулся и выпустил дым из носа, затем посмотрел на Виталика Маленького и сказал:

— Джульетты брат сказал, что если еще раз тебя увидит с сестрой — ноги переломает.

— Я его маму и так и эдак, — быстро ответил Виталик Маленький, надеясь отвлечь внимание ребят, но сделать это не удалось.

Все стали, ухмыляясь, смотреть на него.

— Что уставились? — разозлился он.

— Ее что же, зовут Джульетта? — спросил Виталик Большой, едва сдерживая смех, — что ж ты молчал, получается, что ты теперь Ромео!

— Поэтому и молчал, знал, что вы смеяться будете, как дикари. А кто назовет меня Ромео — сразу получит в лоб.

Кроме Черемисина, который меньше всех был склонен назвать Виталика Ромео, угрозы никто не испугался, но все же ни один не засмеялся.

— А почему Джульетта, — вновь заговорил Виталик Большой, — она что, итальянка, что ли, а?

— Армянка, — нехотя ответил Виталик Маленький.

— А, ну тогда все ясно.

— Что тебе ясно? — спросил Али.

— Ничего, просто у них очень красивые имена: кого не спроси — обязательно Кармен или Джульетта, Анжелика или Гамлет, очень они любят Шекспира.

— «Кармен» написал не Шекспир, — сказал Ислам. — Мериме.

— Кто?

— Мериме, Проспер Мериме.

— А Джульетту кто написал?

— Самед Вургун, — сказал Ислам, но, увидев, что Виталик Большой схватился за сердце, быстро сказал: — Шучу.

Виталик шумно перевел дух и попросил:

— Не шути так больше.

— Не буду, — пообещал Ислам и спросил у Черемисина: — Так что, ты говоришь, этот козел вякнул?

— Он сказал, что если вот его, — показывая на Виталика Маленького и, видимо, испытывая тайное удовольствие, сказал Черемисин, — еще раз увидит, ноги переломает.

— Я его маму так и эдак, — повторил Виталик Маленький.

— Надо с ним поговорить, — задумчиво сказал Ислам, — по-мужски. Может, поймет.

Он оглядел присутствующих. Вследствие травмы, полученной в недавней драке, у него было повреждено одно веко, от этого один глаз казался больше другого.

— Как по-мужски? — спросил Али. — Мочить будем? Виталик Большой потушил сигарету и спросил:

— Вчетвером одного?

— Ишь ты, какая цаца, — возмутился Али, — вчетвером одного, а когда они наших ловят по одному, целой шоблой, это ничего? Ислама на Кубинке десять человек в кольцо взяли, чуть глаз не выбили, хорошо, да?

— Зачем бить, бить не будем, — вмешался Ислам, — я сказал: поговорим, объясним, что человек влюблен — девушке приятно. Вчетвером даже хорошо. Оценит, что не тронули. Вы согласны? Поднимите руки, кто согласен.

Виталик Маленький и Али подняли руки, Виталик Большой выдержал паузу, давая понять, что он не вполне согласен и что у него есть свое мнение, но все же не стал отрываться от коллектива, взялся за ухо, да так и оставил руку в воздухе. Все посмотрели на Черемисина, который, в свою очередь, посмотрел на дверь. Но между ним и дверью сидел Али, и, хотя вид у него был довольно миролюбивый, Черемисин каким-то необъяснимым чувством понял, что мимо него ему не пройти. Тогда он сказал, запинаясь:

— Рубен мой друг.

— Рубен? — удивился Ислам. — Почему Рубен, почему не Гамлет или Ромео, почему, в конце концов, не Тибальд или Меркуцио, отчего такая непоследовательность?