Мозаичная ловушка - Холли Габбер Страница 17

Как некогда полузабытый Рой, Эд тоже не торопился с обольщением: первые недели их общения он предпочел насытить событийно, сделав их фантастически яркими и головокружительными. Он ухаживал невероятно активно: казалось, его жизненные силы стремительно иссякают, только когда он выходит на корт, а вне корта сил и выносливости у него хватает на пятерых. Почти ежевечерне он таскал «синеглазую блондинку» по кегельбанам и богемным ночным клубам, где проходили выступления каких-то модных поп– и рок-исполнителей, упоенно танцевал, делился околоспортивными сплетнями, красочно рассказывал о полученных им за годы выступлений травмах, развлекал Саманту всеми доступными средствами и бесконечно закармливал ее экзотическими блюдами, которые Саманта порой боялась положить в рот. Впрочем, сушеная рыба в коньяке ей понравилась. А вот когда она в очередном шумном и веселом заведении попробовала обожаемую Эдом мексиканскую закуску начо – омлет с сыром под острым соусом из авокадо с чесноком, ей чуть не стало плохо: она задохнулась и долго, страдальчески мыча, запивала блюдо холодной водой.

Как ни странно, Эда нигде особенно не узнавали: в цивильной одежде и без пестрой повязки на голове он выглядел совершенно по-иному – куда более респектабельно и обворожительно. Он умел красиво и броско подавать и самого себя, и свое ухаживание: при каждой встрече в его машине Саманту неизменно дожидался ворох свежайших роз, засыпавших заднее сиденье. При расставании Эд вручал ей эту благоухающую нежную охапку, и Саманта волокла ее к себе. Ее комната уже походила на склад при цветочном магазине – распиханные по всем углам розы усердно источали дурманящий аромат, а новые и новые букеты некуда было девать.

Саманта неотвратимо влюблялась: процесс погружения в любовное марево шел стремительно и бурно. Подобных эмоций она прежде не испытывала – хотя это был широко распространенный клинический случай с круглосуточными мыслями только о нем единственном, бесконечным устным и письменным повторением его имени, потерей веса и появлением туманной томности во взоре. Но, как и любой другой женщине, собственные чувства казались Саманте неповторимыми и уникальными.

В середине июля неутомимый Эд потащил Саманту на международные соревнования по прыжкам в воду. Она знала, сколько стоят билеты на мероприятие подобного уровня, и оценила усилия Эда, хотя сидеть несколько часов кряду на узком пластмассовом стульчике под обезумевшим от трудолюбия солнцем, а в это лето оно будто бы и не заходило – жарило и жарило, не зная устали, было тяжеловато. Соревнования транслировались по телевидению, и в промежутках между прыжками камера обшаривала трибуны, вылавливая наиболее колоритные и пригодные для показа физиономии, которые незамедлительно появлялись на большом экране, установленном напротив прыжковой вышки. В какой-то момент Саманта увидела себя и задумавшегося о чем-то Эда, сияюще улыбнулась невидимому объективу и негромко произнесла:

– Эд, нас заметили. Оскалься и помаши ручкой. Доставь удовольствие своим фанаткам.

Бросив мимолетный взгляд на экран, Эд хмыкнул:

– Да ну… Лучше я их разочарую. Сейчас у сотен телевизоров раздастся коллективный вопль отчаяния.

Он подмигнул жадно следящей за ним камере, подтянул Саманту к себе и демонстративно приник к ее губам. Мощная женская логика была немедленно пущена в ход, и Саманта вместо того, чтобы целиком отдаться чувственной благодати, ощутила внезапную злость: что это за кривлянье на потеху толпе? Неужели их первый поцелуй должен был состояться на глазах у миллионов зрителей? И уж не для того ли он ее поцеловал, чтобы повысить собственный рейтинг и – вослед – рекламные гонорары? Это было бы издевательством над ее бурно расцветающей любовью, сладко и жарко томящей душу и тело. Однако вырываться из его объятий она не посмела, дабы не сделать этот маленький спектакль еще более увлекательным. А то прыжки вообще перестанут показывать: все будут следить, как знаменитый Эдвард Мёль пристает на трибуне к какой-то светловолосой дуре, а та со злобой брыкается. А потом этот сюжет повторят в вечерних новостях, а потом в событиях недели… А потом еще месяц ее знакомые доброжелательные телевизионщики будут сочиться ядом, обсуждая во всех подробностях увиденную интермедию.

Построение безукоризненной логической цепочки внезапно прервалось: кипевшая от досады и гнева Саманта, категорически не желавшая переключаться на более приличествующую ситуации любострастно-эротическую волну, вдруг осознала, что ее лицо вновь обжигает солнце – Эд, любезно накрывший ее собственной тенью на время поцелуя, приостановил процесс и слегка отстранился.

– А мне понравилось, – заметил он, переворачивая свою каскетку козырьком назад. На секунду он повернул голову к мерцающей ярко-голубой зыби, в которую только что врезалось очередное загорелое тело, подняв вихренно-пенный столб бриллиантовых брызг, а затем вновь уперся взглядом в Саманту. – Ты очень вкусная. Как подогретое ванильное мороженое.

– Что значит подогретое?

– Ну… У меня в детстве часто болело горло, а мороженого хотелось. Поэтому мама клала его в миску и разогревала. Получалась такая тепленькая сладенькая жижица, которую можно пить прямо из чашки.

– Какая гадость!

– Нет, это дело привычки. Мне нравилось – я трескал ее с удовольствием. А потом я стал заниматься спортом, и горло болеть перестало… Давай еще разок, а?

– Мы для этого пришли в бассейн? И для этого ты купил билеты на самые лучшие места? Чертовски оригинально. Не в кино, не в машине, а на трибуне, да еще под прицелом камеры… Бесплатное спорт-эротик-шоу – не забудьте включить телевизор… А тебе нравится быть публичным человеком, да, Эд?

– М-м? – спросил Эд несколько озадаченно. – Я не понял: тебя что-то обидело? То, что на нас смотрят? У-у-у, какие мы стеснительные, синеглазка… Ладно, пусть допрыгают, потом…

Уже в машине Эд спросил более свойственным ему уверенным тоном:

– Может, прокатимся ко мне, в Ричмонд-Хилл? Здесь недалеко, всего полчаса пути. Устрою тебе экскурсию по дому, покажу мои трофеи, которые я насобирал, пока у меня еще были силы гонять по корту три часа подряд и бросаться на каждый мячик. Поедем?

Саманта ощутила двойственное чувство: с одной стороны, ее позабавило, что он не откровенно и прямо предлагает ей наконец уж заняться сексом, а тривиально вуалирует свои истинные намерения – словно она юная робкая дева. С другой стороны, она надеялась, что давно ожидаемое приглашение прозвучит несколько иначе: более лирико-романтично или, напротив, страстно и пылко. Ну уж как позвали, так позвали.

Усадьба Эда выглядела запущенной, необжитой. Огромный сад неприятно поражал полным отсутствием зелени: здесь не было ни цветов, ни деревьев, насколько хватало глаз стелился бесконечный зеленый газон из дерна, за домом он плавно переходил во вполне ухоженный теннисный корт, и лишь по самому краю сада тянулась вереница неровно постриженных невысоких кустарников. Впрочем, дом из мелкого серого камня с бурой черепичной крышей показался Саманте довольно симпатичным. Она немного повеселела, когда увидела у фасадной стены очаровательную композицию: к стоящему деревянному колесу, стилизованному под старинное, то ли от телеги, то ли от тачки, была одним концом прикреплена широкая доска, уходящая под углом вверх и уложенная другим концом на пузатую, тоже стилизованную под старину бочку. На доске высились несколько бочонков-клумб меньшего размера, полные красных мелких цветов, и гигантская медная потускневшая от времени лейка с узким длинным носиком. У самого входа в дом на каменных плитах располагалась отполированная деревянная скамья с резной спинкой, перед ней жался низкий столик с тем же рисунком; на столике стоял белый керамический поднос, а на нем – две запылившиеся высокие чашки, разрисованные веселенькими незабудками. На вопросительный взгляд Саманты Эд пожал плечами: