Мех форели - Пауль Низон Страница 17

Разве не грезилось мне, что я умею летать? Во сне я, подпрыгивая, отрывался от земли. Да, так было во сне. Но ведь не обязательно прыгать с места, и предки мои были не партерными акробатами, а воздушными гимнастами, акробатами на трапеции. Они бросались в пустоту, уверенные, что их подхватят. А я хотел, чтобы меня подхватили? Volare, volare.

Я как раз шел мимо школы, у подъезда стояли кучки подростков, о чем-то болтали. Им не хотелось идти домой, не хотелось попасть в западню домашних обстоятельств, во всяком случае, не сию минуту, ведь они только-только вышли из школьной тюрьмы. Я представил себе, как все они принялись подпрыгивать, всё быстрее, быстрее, стаей оторвались от земли и улетели.

Хочу ли я, чтобы меня подхватили? Я энергично покачал головой. А если бы руки подставила она! Слишком поздно.

Неужели свобода всегда лишь промежуток меж двух дверей? А как в этом плане обстояло с белой летучей рыбкой? Мне казалось, она обрела свободу.

Ого.

Я заметил, что опять взбираюсь по лестнице к смотровой площадке. Наверху с трудом протолкался сквозь толпу туристов, которая вроде как успела изрядно увеличиться, разрослась, будто здесь место паломничества. Я ошибаюсь или из недр толпы верующих вправду доносится истовый хорал? Чем вызван этот массовый экстаз — чудом о рыбе? Я глянул вверх, на небо. Его сплошь затянули облака.

У уличного торговца я купил ручного голубя и тотчас выпустил его на волю. Наверно, я обидел Кармен? Я воочию видел перед собою ее разочарованное лицо, видел, как она идет прочь, становится все меньше, исчезает в смутном мареве воспоминаний. Некоторое время она представлялась мне в общих чертах, а затем грациозно ускользнула из памяти. Ну и хорошо. Так называемая тетушка тоже ведь предстает в моей памяти лишь в общих чертах? Все идет своим чередом, хотел подумать я, но вдруг сообразил, что надо бы вставить сюда на земле, поскольку в вышине, где стремит свой путь летучая рыбка, ходить невозможно. Абсолютной свободе неведом ход, как неведома и цель, иначе она не была бы свободой. Впрочем, ей и время неведомо, теперь.

Что теперь? Я сел на лавочку в одном из садиков, которые здесь называют скверами, стал смотреть на детишек. Они играли в мяч, и вот сейчас он ненароком подкатился ко мне. Я встал, бросил его детям. Как трудно, оказывается, поймать мяч, когда ты сам до того мал, что едва-едва стоишь на ножках. Сколь многому предстоит научиться. Сколь многое понять еще прежде, чем пойдешь в школу. И как же трудно справиться с любовью. Нестерпимая штука, любовь. Интересно, Саид способен любить? А вдруг дворники никогда больше не откроют воду? И вдруг я вовсе не сижу на лавочке, а только воображаю, будто сижу? Что, если всё лишь воспоминание и имеет значение лишь в общих чертах, про ИДТИ СВОИМ ЧЕРЕДОМ я вовсе молчу? Играющих детей я видел теперь смутно, словно на большом расстоянии. Сверху. Весь сквер отпал от меня, канул в розовую лужицу воспоминаний. Я что же, наконец оторвался от земли? От удивления я открыл рот. Оторвался от земли? О да.