Одиссея Гомера - Гвен Купер Страница 17

Глупый! Не знал он того, что ее уж склонить не удастся:

Вечные боги не так-то легко изменяют решенья!

Гомер. Одиссея[10]

Все началось с полиэтиленовой сумки. Я имею в виду треволненья, которые лишают покоя.

В том, что касается своего ребенка, я, как и прочие новоиспеченные мамы, вскоре почувствовала, что у меня развивается не только боковое зрение, но даже и заднее, не говоря уж о выросшей дополнительной паре ушей и проснувшемся каком-то первобытном чутье на то, где Гомер в данную минуту, чем он занят и когда я могу ему понадобиться.

Это стало еще более очевидным с тех самых пор, как с Гомера сняли пластмассовый конус и он устроил охоту на Скарлетт и Вашти. Довольно быстро он освоил обжитое пространство, а также их повадки и проделки, и приступил к освоению новых горизонтов, попутно изобретая собственные проказы. Не углядев за ним какую-то минуту, в следующую я обнаруживала Гомера в самых невообразимых местах: то на одних передних лапках он болтается на средней полке книжного шкафа (при этом непонятно, как он туда попал), то застрял среди всякой дребедени в ящике под раковиной в ванной комнате, для чего нужно было для начала открыть саму дверцу этого ящика. Последним его увлечением стал альпинизм по шторам в гостиной на одних коготках, вроде тех последователей Спайдермена, для которых нет большей доблести, нежели забраться где-нибудь сбоку на верхотуру офисного здания — ну, вы о таких слышали, или читали, или видели их в новостях. «Гомер!» — звенел у меня в ушах мой собственный истошный крик. Цепляясь одним-единственным коготком за штору, в шести футах над полом Гомер болтался буквально на одной ниточке. На мой крик он перекладывал все свои девять или десять унций веса с одной лапы на две, затем на все четыре, и тут же, запустив все свои коготки в штору, быстро карабкался вверх, оказываясь вне пределов моей досягаемости. Всякий раз мне казалось, что он хочет мне сказать: «Полюбуйся, ма! И все это не глядя!»

В те редкие минуты, когда меня одолевает философское настроение, я иногда задумываюсь о просто неисчерпаемом вдохновении, с каким Гомер покоряет все новые и новые вершины, нимало не заботясь о том, как высоко он заберется на этот раз, и не имея даже самого отдаленного представления о том, как он будет спускаться назад, на твердую землю. Если у бесстрашия есть свои вершины, то я и представить себе не могу, каких вершин он уже достиг.

Понятно, что от его восхождений у меня самой шла кругом голова — то захватывало дух, то душа уходила в пятки.

Нет таких родителей, которые ни разу не испытывали внезапный холодок в груди — что-то ты не видел своего ребенка вот уже добрых пятнадцать минут. Ты осыпаешь себя проклятиями: как так, занялся непонятно чем, когда ребенок неизвестно где? Как же ты не уследил? А вдруг что-то случилось?!

Предметом моей гордости было то обстоятельство, что Гомер рос вполне нормальным котенком. А если и не вполне, то только в лучшую сторону. Я голову готова была открутить всякому, кто посмел бы только намекнуть на то, что он нуждается в неком «специальном» уходе ввиду «особых потребностей».

— Если на то пошло, он и сам может о себе позаботиться, — отвечала я со всей уверенностью, — не хуже других моих кошек, если говорить о доме, или любого «нормального» кота за пределами оного.

Если же у меня начинали допытываться, как слепому коту удается находить свой ящик с песком, я едва сдерживалась, чтобы не засмеяться в ответ: да что там какой-то жалкий ящик, когда, забравшись на кухонную стойку, мы пробираемся в нужный отсек навесного шкафчика, где хранятся консервы, и среди банок с томатным супом (к которым Гомер равнодушен) выискиваем банки с тунцом (к которым он питает пристрастие), и это притом, что все банки наглухо закупорены. Распихав бесполезные банки по сторонам, носом и лапками Гомер выкатывает искомую банку на кухонную стойку: «мне эту, пожалуйста!»

Если разобраться, то в моем праведном возмущении и заверениях в том, что за Гомера можно не волноваться, во всяком случае, не более, чем за Скарлетт и Вашти, имелась определенная доля правды. А заключалась она в том, что Гомер был не такой, как все, и я, конечно же, переживала за него куда больше, чем хотелось бы в этом признаваться.

Но все мои страхи были только моими, сам же Гомер их не разделял. В свое время нам пророчили, что слепота неминуемо проявится известной неловкостью в движениях и большей, чем обычно, зависимостью от внешних факторов. Как бы не так! Все оказалось с точностью до наоборот. Поскольку Гомер в упор не видел подстерегающих его на каждом шагу опасностей, он пребывал в блаженном неведении об их существовании. Какая разница — вскарабкаться на диван высотой в общепринятые три фута или на шторы на высоту девять футов, если тебе все равно не понять, как высоко ты, собственно, забрался? И уж тем более нет никакой разницы, откуда прыгать, поскольку и в том, и в другом случае ты приземляешься в неизвестность, единственным верным ориентиром в которой служит слепая вера в то, что ты куда-нибудь да приземлишься.

В комиксах со слепым супергероем по прихоти автора он вновь обретает зрение. И тогда, даром что все его сверхспособности остались при нем, он вдруг становится совершенно беспомощным: он просто боится повторить те трюки, которые совершал не задумываясь, пока был слепым. «Вы что, с ума сошли? — как бы спрашивает он у читателя. — Отсюда я прыгать не собираюсь! Я же не слепой и вижу, как здесь высоко!»

В случае с Гомером такого всемогущего писателя, который одним росчерком пера мог бы вернуть ему зрение, не было. Поэтому единственный страх, который мог безраздельно овладеть Гомером, был страх одиночества. Пока кто-то был рядом — будь то я или кто-то из собратьев, то бишь сестер кошачьего племени, никаких страхов перед вещами, способными нанести вред, Гомер не ведал.

Что возвращает нас к полиэтиленовой сумке.

На дворе стояла осень. День клонился к вечеру. Гомеру было уже около четырех месяцев. К этому возрасту косолапость ушла в прошлое; шерстка, стоявшая торчком в первые недели, улеглась и теперь отливала благородным агатом от кончика хвоста до усов, которые нынче топорщились на добрых три дюйма в разные стороны. Он заметно подрос, но также заметно было и то, что в сравнении с другими моими кошечками для своего возраста он все еще был недомерком, что не могло не вызывать моего беспокойства. Пэтти заверила меня, что котята, как дети, — растут кто быстрее, кто медленнее. Но было уже очевидно, что Гомер не вышел статью и даже в зрелом возрасте будет мельче своих среднестатистических собратьев.