Варварские свадьбы - Ян Кеффелек Страница 17

Утолив желание, механик, перед тем как уснуть, начинал разглагольствовать:

— Думаю, что ему здесь хорошо, твоему Людо.

— Я спать хочу, — вздыхала Николь.

— В конце концов, к малышу всегда привязываешься и начинаешь его любить, если он хороший малый… Я так и знал, что все образуется… У парня должна быть мать.

Он улыбался в темноте. Как приятно возвращаться домой. Расслабляться под душем после грязи и холода. Как хорошо, что рядом эта женщина с теплым и мягким телом, хорошо, что у Татава братик, они неплохо ладят, иногда, правда, случаются стычки, но это все не со зла. Николь не нравится фисгармония?.. Ну что ж, у каждого свои причуды, впрочем, она привыкнет. А паренек, кажись, без ума от музыки. Вечно прячется под лестницей и слушает Днем он наверняка трогает клапаны и педали, и нередко регулировка регистров бывает нарушена. Когда–нибудь он научит парнишку. И тот тоже сможет сопровождать мессу… Жаль, что Татав, как и Николь, равнодушен к музыке, не его это конек.

* * *

Однажды ночью Людо проснулся в холодном поту. Он видел своего отца. Человек, удалявшийся раскачивающимся шагом, обернулся, но хлеставший дождь в последний миг скрыл его лицо. Людо вышел в коридор, двигаясь ощупью в темноте. Ручка одной из дверей поддалась, и он вошел в комнату Николь и Мишо, выходившую во двор. Слышно было, как дождь хлещет по крыше, а отдельные капли гулко ударяют о ставни. Людо шел в полузабытьи, слегка обескураженный тем, что из кровати, поглощенной темнотой, не доносилось никакого дыхания. Кресло, казалось, плыло ему навстречу. Он узнал духи Николь и, вдыхая запах ее одежды, висевшей на спинке кресла, прикоснулся к ней щекой. Затем принялся ползать по комнате на четвереньках, тереться, как щенок, о край кровати, но напуганный внезапно раздавшимся храпом, вернулся в свою комнату и снова лег. С Татавом мы кровные братья… он сказал так принято у индейцев… порежь себе запястье и приложи к моему и так мы станем братьями и так Мишо станет как будто твоим отцом и так мы станем теперь одной крови… в семье должна быть одна кровь и я порезал себе запястье и приложил к его запястью и прочитал таблицу умножения… потом мы пошли за сестрами Габару… Татав спросил какую ты выбираешь мы возьмем их прокатиться на подводной лодке я больше не верю в подводную лодку сестры Габару оборачивались Татав спрашивал какую ты выбираешь мы промокли… они бросились бежать под дождем Татав сказал что это хорошо для улиток… Николь не стала их есть… ты порвал штаны… они с Мишо теперь пошли в парикмахерскую и Николь остригла волосы раньше ее шеи не было видно.

На следующий день вечером, во время ужина, Николь пожаловалась Мишо, что у нее пропал золотой браслет.

— Я думала, что ты его куда–то убрал…

Но он ничего не видел и ничего не убирал.

— Так что же. он сам улетучился?

— Ты могла его просто уронить, — предположил Мишо.

— Я всегда хорошо его застегиваю и прекрасно помню, что снимала вчера вечером.

— Так куда же ты его положила?

— Знала бы — не спрашивала бы!.. Но я его всюду искала.

— Дети, вы не видели браслета Николь?

— Нет, — отвечали Татав и Людо.

Прошла неделя, но поиски все продолжались. Людо помогал передвигать сундуки, нырял под большую двуспальную кровать, выползал из–под нее ни с чем, ощупывал ковры.

Прошло две недели. И вдруг в четверг, во время завтрака, изумленная Николь обнаружила свой браслет на подносе — он лежал на красивом блюдце между тартинками и кофе.

— Вот это да!.. Откуда он взялся?..

— Я нашел его, — сказал Людо. — Сам нашел.

Она держала браслет двумя пальцами на почтительном расстоянии от глаз, словно некий подозрительный предмет.

— Но где же ты его нашел? Мы ведь повсюду искали…

— Он, наверное, расстегнулся и упал. А я нашел.

— Ну так скажи мне, где?

Людо принял таинственный вид.

— Там, у входа, где ставят обувь. Я нашел его в ботинке.

Расстегнув рубашку, он достал из–за пазухи старый грязный башмак и протянул его матери.

— Убери эту гадость, там полно микробов! И не держи прямо над кофе, чертов идиот!.. Но как ты догадался посмотреть в ботинках?

— Когда искал. Я все перерыл. Я начал с первого этажа и сам нашел его.

Николь разглядывала браслет, и губы ее складывались в приветливую улыбку.

— Надо бы сначала промыть его в уксусе… Что–то я не очень понимаю, как ты все–таки его нашел. Но тем не менее спасибо. В сущности, ты, должно быть, хороший мальчик…

Она неловко расставила руки и замерла в замешательстве.

— Что бы ты хотел получить в награду?

Людо покраснел.

— Если бы ты могла сегодня вечером прийти в мою комнату и пожелать мне спокойной ночи.

Она рассмеялась.

— По крайней мере, это не трудно. Но берегись, если в комнате будет беспорядок! Ты ведь знаешь, что я этого не люблю. А теперь иди поиграй.

Он был уже в дверях, когда она вдруг окликнула его.

— Ах да, Людо, совсем забыла. Дай–ка мне сумку… Тебе пришло письмо… от Нанетт. Она в Париже.

Письмо пришло неделю назад, и Николь успела прочесть его уже несколько раз.

— Я сама его прочту.

Обиняками кузина объясняла мальчику, что ей придется задержаться на отдыхе и что она вернется позже, чем было предусмотрено. Она также рассказывала о Маленьком принце и беспокоилась, достаточно ли прилежно Людо учится. Умеет ли он уже читать и писать? К счастью, у него есть мама, которая поможет ему разобрать ее письмо… Покраснев, Николь опустила то место, где Нанетт писала Людо, что очень его любит и что ей не терпится обнять его.

— Ну вот… Ты сегодня утром хорошо вымыл руки?

— Да, — ответил Людо, показывая ей вычищенные ногти.

— Не очень–то верится. Жалко пачкать такое красивое письмо. Лучше я буду держать его у себя — для твоей же пользы.

Вечером за ужином Людо объявил во всеуслышанье, что убрался у себя в комнате, и, отправляясь спать, повторил это еще раз, ловя взгляд Николь или какой другой знак, которым она подтвердила бы, что сдержит обещание.

В два часа ночи, сидя на кровати, он все еще надеялся, что она придет, что вымытые окна, аккуратно сложенная в шкафу одежда и начищенный паркет сумеют заманить ее. как заманивает запоздалого гостя накрытый для него стол. Он прождал еще час. а потом учинил настоящий разгром: вывернул бак с игрушками на разобранную постель, разбросал белье по полу и улегся, глотая слезы, прямо на ботинки в глубине шкафа.

* * *

Людо решил наказать свою мать, относясь к ней с подчеркнутой холодностью. Он больше не взбивал по четвергам пенку в ее утреннем кофе, не прикладывался губами к ее чашке в том месте, где она касалась ее своими губами, затаивал дыхание, когда им случалось встречаться. Его уязвленная гордость требовала, чтобы отныне любой намек на близость был исключен из его действий, когда он ей прислуживал.