Страна приливов - Митч Каллин Страница 17

Я гипнотизировала сама себя, раскачивая руку от Барби перед носом.

— Твои ноги больше не будут зудеть. И ты четыре года не захочешь их почесать, — повторяла я.

Потом я загипнотизировала Классик и всех остальных.

— Вам хочется спать, — сказала я им. — Вам ужасно хочется спать, и вы засыпаете. Вам снятся поезда, эскимо на палочке и старики, танцующие с медведями. Стильная Девчонка, ты слышишь мой голос и отключаешься. И ты тоже, Джинсовая Модница. И Волшебная Кудряшка. Классик, ты спишь. Вы не проснетесь до тех пор, пока я не скажу. И никогда не узнаете, куда я ходила. — Рука действовала безотказно, как заклинание.

Куклы захрапели. Они лежали, уютно зарывшись в белокурый парик.

Пятясь и не сводя с них глаз, я вышла из комнаты, повторяя про себя: «Спите, спите, мои дорогие, не просыпайтесь». Потом повернулась к ним спиной и стала спускаться по лестнице.

Уже почти стемнело. Я сидела внутри автобуса, на перевернутом потолке, на голове у меня был капор. Все вокруг пропахло дымом, даже мое платье. За стенками автобуса шелестел травой легкий ветерок, от которого воздух стал немного суше, как будто испарилась лишняя влага; похолодало. Я ждала, когда появятся светлячки. Но было рано. Солнце еще выглядывало из-за джонсоновой травы. Освещение внутри автобуса медленно менялось, лезвия разбитых стекол замерцали, пружины, рваная обивка и клочья поролона, торчавшие из обожженных сидений у меня над головой, засветились оранжевым и белым.

Кто-то оставил надпись на металлической стенке — ржавые каракули, которых я не замечала раньше. Слова оказались перевернутыми, к тому же нацарапаны они были выше моего роста, но читались легко:

ЛУИС, X… СОСИ!

— Соси х…, — повторила я. — X… соси. И кому только пришло такое в голову! Даже думать о таком было противно.

— Чушь какая! — сказала я себе. Когда мы с отцом ходили в Лос-Анджелесе погулять на реку, то часто останавливались почитать граффити. Жаргонные словечки, нарисованные аэрозольными баллончиками символы и знаки — красные, синие, серебряные и черные — покрывали стены домов целиком, точно страницы комиксов.

— Какая красота! — говорил мой отец.-Но люди их терпеть не могут.

— А что они значат?

— В основном имена людей. Названия групп. Точно не знаю.

Вокруг одной двери было нарисовано сердце, пухлое и красное, как на валентинках, а из него торчал стилет.

— Это ты знаешь.

— Любовь, — ответила я.

— Угу.

Неделю спустя мы проходили мимо тех же самых домов, но граффити на них уже не было, все — и имена, и цвета, и могучие сердца — скрывали свежие белые пятна. Это было гадко.

— И почему люди не могут оставить рисунки в покое? — спросила я.

— Не волнуйся, побелка здесь долго не продержится, район не тот.

Посреди Вебстер-парка был тоннель, прорытый под одной из дорожек, там ночевали бомжи, а подростки собирались попить пива и покурить. Мы с отцом никогда не переходили этот тоннель поверху, а всегда спускались вниз, где валялись битые бутылки да иногда попадались лежащие прямо на земле бродяги в спальных мешках. А однажды мы нашли там баллончик с краской. Она называлась «Серебряный блеск». Отец встряхнул баллончик и нарисовал улыбающуюся мордашку на бетонном полу.

— Это ты, — сказал он. — Вот как ты сегодня выглядишь.

— Нет, не я. Сегодня я не такая.

— Ну, значит, будешь такой завтра. — И он передал мне баллончик. — На, попробуй.

Я тоже хотела нарисовать улыбающуюся мордашку, но оказалось, что разбрызгиватель повернут на меня, и я залила себе краской правую руку.

— Ой, мама! — сказала я, роняя баллончик.

Вся моя ладонь была влажной от «Серебряного блеска»; я стала промокать ее о свою розовую майку. Мне хотелось плакать, а отец смеялся. Он так смеялся, что даже закашлялся. Я думала, что его стошнит.

Когда мы пришли домой, мать уже ждала нас. Первым делом она увидела мою майку: два серебристых отпечатка там, где раньше был розовый пони и воздушный шар.

— Что это, черт побери, такое? — Она схватила меня за запястья и вывернула мои руки ладонями к себе.

— Я робот, — сказала я. Тогда она шлепнула меня.

— Ты испортила майку! На что похожи твои руки!

Но хуже всего был мой отец. Он ничего не делал. Просто стоял у входной двери и ничего не говорил. А мне хотелось наорать на него за то, что он смеялся надо мной в тоннеле. Я хотела объяснить, что это он виноват, что это он придумал игру с баллончиком.

МАТЬ, СОСИ X…! Вот что мне надо было написать на бетонном полу тоннеля. Вот что мне надо было сказать ей, когда она меня отшлепала.

Я оглядела стены в поисках других надписей, но солнце уже скрылось в зарослях джонсоновой травы, и я ничего не увидела. Тогда я выглянула на луг, где уже сверкали редкие огоньки.

— Я здесь! — закричала я.— Я здесь! Это я!

И тут же зажала ладонью рот. Нельзя так громко кричать. Меня же может услышать женщина-призрак. Подумает еще, что я ее зову.

Поглядев через проход в другие окна, я увидела ее луг. Но из-за железнодорожной насыпи и покрывавших ее сорняков мне не было видно ни колокольчиков, ни камней, окружающих радио. Ни женщины-призрака, если она была там. А за ее лугом, среди мескитовых деревьев, горел желтый огонь, в тысячу раз больше любого светлячка. «Там, далеко, по крайней мере за милю от автобуса и от меня, — подумала я, — бродит царица всех светлячков».

По ту сторону насыпи все казалось большим: и цветы, и камни, и заросли травы. И призрак.

— Она может запросто разрушить Токио, как Годзилла, — сказала я Классик. — Мамина кровать превратилась бы под ней в лепешку.

— Она королева Гунхильда. Королевы всегда самые толстые. Потому они и становятся королевами. Все приносят ей золото и разную еду, а она сидит в своем дворце на весах и толстеет, а все, кто проходит мимо, должны давать ей еду и столько золота, сколько она сама весит.

— Все королевы — чудовища. Их надо душить и топить в болоте.

Я представила себе, что это моя мать бродит по лугу, вырывая с корнем сорняки и отшвыривая в сторону камни. И она знает, что я в автобусе. И хочет есть. Скоро она поднимется на насыпь и окажется прямо на путях. И погонится за мной с криком:

— Ты жалкая тварь!

Светлячки прилетели и мелькали за окнами. Их огоньки вспыхивали то здесь, то там, но я не обращала на них внимания. Я крутила головой из стороны в сторону, выглядывая то в одно окно, то в другое, боясь, как бы кто-нибудь не подкрался ко мне в темноте. Я попыталась послать мысленный приказ Классик: «Проснись, проснись, я в беде», — но она спала и видела сны про эскимо. Я была одна. А отец отдыхал где-то в Дании. Он не поможет, даже если мать будет меня душить, даже если она оторвет мне голову.