Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв Страница 17

Она не особенно задумывалась о том, как пройдет ее свадебный завтрак, но предполагала, что он будет похож на те званые ужины у них дома. И что там будут другие гости, кроме Сиф, папы и Агнете, задыхавшейся от студеного воздуха. Хотя у Урсы нет подруг, и папа давно перестал выводить дочерей в свет, ей все равно рисовались в воображении нарядные дамы с золотистыми волосами, уложенными в красивые прически; мужчины в праздничных сюртуках и рубашках с накрахмаленными рифлеными воротниками, похожими на перья встопорщенных белых птиц. Ей представлялись подарки: отрезы яркого шелка и засахаренные сливы. От гостей пахнет лавандой и хорошей помадой для волос, стол ломится от яств. Там и жареный гусь, и шпинат под сливочным соусом, и целиком запеченный лосось с лимоном и шнитт-луком, и морковь со сливочным маслом. В мягком свете свечей все как будто подернуто позолотой и пронизано волшебством.

Чего она совершенно не представляла, так это крошечный зальчик в гостиничной таверне, ближайшей к церкви и гавани, и бутылку бренди, которую мужчины распили вдвоем. Папа сидел с затуманенным взглядом и предавался бессвязным воспоминаниям. В пляшущем на сквозняке свете пламени он выглядел старым. Камин шипел и плевался сажей. По ногам тянуло холодом. Свечи, слепленные из расплавленных огарков, напоминали пеньки: их желтый свет навевал тоску.

Когда пришло время прощаться, Корнет отвернулся, словно слезы жены были чем-то неприличным. Агнете стояла сама, чтобы показать, что она может стоять без посторонней помощи, и только оперлась на руку Урсы по пути к экипажу. Папа был слишком пьян, но они с Урсой простились еще у него в кабинете. Им с Агнете больше нечего было друг другу сказать, они просто стояли, обнявшись, пока Сиф не оттолкнула их друг от друга, мягко, но непреклонно.

– Прощайте, госпожа Корнет.

Экипаж тронулся с места, и вот их уже нет.

Урса представляет своего мужа: как он сидит за столом в таверне, кольцо, которое она надела ему на палец, с тихим звоном стучит о бокал. Может быть, он скажет тост в ее честь. По обычаю имянаречения в его стране, который она приняла, сделавшись его женой, она теперь госпожа Авессалом Корнет. Она потеряла себя в его имени.

Она надеется, что сумеет ему угодить, и знает, что первый супружеский долг ей предстоит исполнить уже этой ночью, в этой сумрачной комнате с огромной кроватью, в этой гостинице в бергенском порту, где ждет корабль, на котором они поплывут в Финнмарк, и вода в море такая холодная, что даже здесь слышно, как портовые рабочие сбивают лед с корпусов кораблей. Урса не знает, что именно будет происходить, Сиф ничего ей не сказала, пробормотала лишь пару фраз, густо залившись краской: ночная рубашка, постель, не смотреть на него слишком пристально, чтобы не показаться нескромной. Когда все закончится – обязательно помолиться.

Урса задвигает под кровать ночной горшок, убирая его из виду. Перекладывает грелку с одной стороны постели на другую. На матрасе виднеются какие-то бледные желтоватые пятна, местами из-под протершейся ткани торчит солома. Сероватая наволочка на подушке ее пугает. Урса оборачивает подушку своей старой ночной рубашкой.

Она ложится в постель и аккуратно раскладывает волосы по плечам, как нравится Агнете. Она всегда говорила, что, когда волосы Урсы рассыпаны по подушке, кажется, будто она лежит в поле сияющей золотистой пшеницы. Свет, идущий от порта, периодически бьет в окно, сквозь тонкие деревянные стены слышатся хриплые голоса, говорящие по-английски, по-норвежски и по-французски, и еще на каких-то других языках, которые Урса не знает.

Снаружи доносится странный треск, похожий на скрип ступеней на лестнице у них дома или на хруст в коленях у папы, когда он садится или встает. Урса долго не может понять, что это за треск. Может быть, это трещит у нее в голове? Но потом она понимает: это льдины бьются о корабли.

Скоро она выйдет в море, полное трескучего льда, и уплывет далеко-далеко: прочь от Агнете, и папы, и Сиф, прочь от отчего дома на улице Конге, прочь от Бергена с его широкими чистыми улицами и гудящим портом. Прочь от лучшего города на свете, от всего, что она знала в жизни. В дальнюю даль… но куда? Урса совершенно не представляет себе Вардё, где ей теперь предстоит жить. Не представляет, какой у нее будет дом, и каких она встретит людей.

Треск льда нарастает, заглушая собою все. Урса прижимает к лицу запястье, вдыхает запах сирени, пьет воздух, как воду.

* * *

Она просыпается от скрипа двери и дрожащего света свечи. Перевернувшись на бок, она тянется к Агнете. Ночная рубашка смялась и сморщилась у нее под щекой. Ее руки холодные, как ледышки. В крошечном круге света от свечного огарка раздевается Авессалом, ее муж. Кажется, он нетвердо стоит на ногах. Никак не может расстегнуть ремень на брюках.

Урса не шевелится. Почти не дышит. Она сама не заметила, как уснула, и ее волосы, аккуратно уложенные на подушке, теперь сбились и легли ей на шею, словно захлестнули петлей. Ночная рубашка задралась почти до талии, но Урса не решается ее одернуть.

Авессалом Корнет уже снял брюки, и теперь, когда глаза Урсы привыкли к тусклому свету, она видит, что вместе с брюками он снял и исподнее. У него очень бледная кожа. Он похож на моллюска, которого вытащили из раковины. Он подходит к кровати, и Урса закрывает глаза. Когда он ложится, под его весом матрас проседает, испуская душок несвежей соломы.

Прежде чем лечь, он приподнял одеяло, и на Урсу повеяло холодом. Но ее тут же бросило в жар, ее щеки горят огнем, ведь он наверняка ее видел: видел ее задравшуюся рубашку, ее спальные панталоны с детскими ленточками-завязками. Комната уже успела наполниться едким запахом алкоголя и дыма. А ведь он совсем не производил впечатления человека, любящего приложиться к бутылке. Ее сердце колотится так, что удары отдаются резкой болью в ушах.

Он лежит рядом, просто лежит. Ничего не происходит. Может быть, он уснул? Урса приоткрывает один глаз. Нет, он не спит. Лежит и глядит в полоток. Дышит ритмично и глубоко. На руке, вцепившейся в одеяло, побелели костяшки пальцев. Урса вдруг понимает, что он тоже нервничает. Вот почему он выпил так много и пришел так поздно. Возможно, она у него будет первой. Она собирается с духом, чтобы повернуться к нему, может быть, тронуть его за плечо, сказать ему, что она тоже робеет, но тут он сам поворачивает голову и смотрит прямо на Урсу.

Она знает этот мужской взгляд, она видела, как меняются глаза у гостей, приходивших на званые ужины к ним домой: они приходили трезвые, а затем ясный взор менялся на подозрительно яркий блеск, когда они уходили, пошатываясь. Ее муж переворачивается на бок, лицом к ней, и его взгляд становится острым, пронзительным. Она вспоминает, что говорила ей Сиф: не смотреть ему в глаза, – и поспешно одергивает задравшуюся ночную рубашку.

Внезапно он приподнимается на локте и падает на нее сверху. Он такой неуклюжий, такой тяжелый. Ей кажется, он расплющил ей грудь. Она не может дышать и делает резкий, судорожный вдох, только когда ощущает бедром его твердую горячую плоть. Вдох превращается в тоненький крик. Авессалом возится с лентами на ее панталонах. Не сумев развязать, просто рвет; и они поддаются. Он копошится на ней, но ее тело так легко не сдается.