Объекты в зеркале заднего вида - Гийом Мюссо Страница 17

Она будто что-то решала для себя.

Тут еще Михалыч ей платонически изменил – завел себе подружку с серьезными намерениями. А мне даже неинтересно было, с кем Джейн спит после развода и спит ли вообще. Может, нашу целеустремленную девушку ждал в постели резиновый цитрус, кто знает.

До сих пор иногда кажется – лучше бы я повел себя более решительно, когда ее звали еще Женькой.

Глядишь, все сложилось бы иначе.

Откуда во мне эта жертвенность, ума не приложу.

Национальный менталитет, что ли.

* * *

Очередное «совещание по эффективности» было каким-то расширенным, или итоговым, или образцово-показательным, кто их, пиндосов, разберет. И тут мы довыпендривались. Залетели на ровном месте.

Нашему участку с этими липовыми совещаниями относительно повезло – время от времени их проводил Кен. Ну прямо глоток свежего воздуха. В кои-то веки серьезный и интересный разговор, а еще возможность от души подурачиться, не боясь, что нас всех накажут. Солировал, естественно, веддинг: зря мы, что ли, Дарты Веддеры, интеллигенты. Могли, допустим, встретить господина инженера, выстроившись во фрунт, и тим-лидер докладывал:

– Экипаж «Звезды Смерти» для проведения политинформации построен!

Еще мы отмечали день рождения Железного Джона, рапортовали о закручивании миллионной гайки и провожали на пенсию мои тапочки. Все это была, как ни странно, злостная неуставщина и повод настучать. Кодекс корпоративной этики трактовался по принципу «что не запрещено, того лучше все равно не делать». Он предписывал быть позитивным, но серьезным. Улыбаться, но не смеяться.

Кодекс явно создавался без учета местного колорита и национальной специфики Левобережья.

По счастью, Кен был проспиртован нашим колоритом насквозь. Редкий русский на заводе так хорошо понимал, насколько важно для сборщиков хотя бы изредка выпускать пар и валять дурака, не выходя из цеха. Мы ведь тут проводили без малого треть жизни. Это был наш второй дом. Начальство мечтало видеть цех чем-то средним между казармой и храмом, а мы просто трудились здесь. И нам надо было чувствовать себя живыми – ну, хотя бы в промежутках между ходьбой строем и отправлением культа.

Кен говорил, что цех не церковь, а станок не алтарь. Настоящая культура производства не приемлет ни тупого рабочего фанатизма, ни начальственной гиперопеки. Эффективность – это всегда творчество и всегда красота. Все эффективное гармонично. Кого ни приведи взглянуть на наш конвейер, непременно люди удивятся: ах, как плавно и мягко движутся сборщики. Ни одного грубого и резкого жеста, прямо танцуют ребята. Что за балет на рабочих местах?.. Ну, мы-то с вами знаем, отчего у нас балет. И мы видим малейшие огрехи, которых не заметит сторонний наблюдатель, – и постараемся их исправить, ведь если сборщик вынужден дергаться, значит, ему неудобно. И значит, он недостаточно эффективен. Человека можно научить изворачиваться немыслимым образом, и много лет эти извращения вокруг станков считались нормой, потому что станок был в тысячу раз дороже работника. Сейчас он дороже в миллион раз, но слава богу, мы совсем иначе понимаем роль человека на заводе. Теперь рабочий, даже если он просто руками крутит гайки, это не копеечный придаток сборочной линии, а инструмент повседневного ее познания и калибровки.

А станок – это просто станок. Красивый, правда?

Кен закатывал нам целые лекции по философии эффективности, и Дарты Веддеры слушали его разинув рты. Собственно, так и проходили все наши с Кеном совещания: для начала тим-лидер выстреливал в господина инженера стандартный заряд жалоб на недолговечные перчатки, скользкие тапочки, нерациональное освещение и дурацкий огнетушитель, который явно не на месте и мы его скоро оторвем, а нас ведь накажут; планшет господина инженера жалобы фиксировал; Кен спрашивал, есть ли предложения; тим-лидер показывал на мой наколенник и говорил, что вопрос давно назрел, перезрел и скоро лопнет; Кен отвечал, что вопрос в разработке; официальная часть заканчивалась, публика вздыхала с облегчением, и начинался человеческий разговор.

За наколенник меня, кстати, тоже могли выдрать – и частенько драли, пока я не добыл липовую медицинскую справку про больной мениск. Я опускался на колено один раз за каждую операцию, всего на пару секунд, но это заметно облегчало работу. Не скажу, что всем и каждому, а вот лично мне так было проще, чем на те же две секунды нагибаться согласно технологии. И Михалычу так было намного проще, с его-то богатырским ростом. И тим-лидеру. Только они не надевали защиту колена. Это была моя личная фишка, и томилась она «в разработке» четвертый год – якобы над ней ломали голову эргономисты штаб-квартиры. Но все понимали, что это вранье и никто о наколенниках в штаб не докладывал.

В первую голову никто не докладывал о том, чего мы тут понапридумывали удобства ради. Для начала нас вообще оштрафовали за нарушение технологии. Мы официально подали заявку о рационализации в «отдел культуры», а сами высматривали с удвоенной бдительностью, не идет ли вдоль конвейера пиндос. Иногда нас все-таки брали с поличным и наказывали. Бывало, мастер постукивал, пока не отучили его. Наконец мы дошли до крайней степени падения: взяли за шиворот Васю-Профсоюза и пожаловались на зажим пиндосами инициативы снизу. Вася с перепугу чуть не помер, и долго мы его потом не видели. И вся эта бодяга тянулась уже четвертый год, повторяю. И четвертый год я, как последний симулянт, косил под страдальца с раненым коленом только ради того, чтобы меня не драли за нарушение формы одежды, сиречь некорпоративный внешний вид. Эффективненько.

Слово «эффективность» стало ругательством неспроста и приставку «долбаная» честно заслужило. Как говорил классик, «поэзия выше нравственности, или, во всяком случае, совсем другое дело». Хорошо сказанул, но двадцать первый век его уточнил: «а прозе жизни это пофиг». Между высокой философией культуры производства и реальной долбаной эффективностью зияла пропасть. Может, на американских и европейских заводах, где рабочая сила стоит намного дороже, компании интересно видеть сборщика бодреньким, свеженьким и довольным – он тогда больше и лучше насобирает. Может, они там давно перестали нагибаться и ходят в наколенниках. А мы – туземцы, нас много, мы стоим дешево, и значит, в России эффективность должна быть экономной. Вот перчатки и тапочки нам дать подешевле – это зашибись. Придумать, как нас штрафовать почаще, – тоже зашибись.

Кен от всего этого тихо зверел и однажды признался, сидя на берегу реки, что есть у него теперь мечта: как можно быстрее промчаться вверх по карьерной лестнице. Чтобы занять в «культуре производства» такое место, с которого можно безнаказанно плевать вниз – и тогда силком заставить компанию прислушаться к словам простых русских сборщиков. Потому что главные резервы сборочной линии сегодня не в кабинетах разработчиков, а в цехах. Там видно, как все крутится на самом деле, и люди точно знают, как исправить и улучшить систему. И даже сейчас, когда наши работяги забили на совещания огромный болт, Кен время от времени ловит такие идеи, которые надо тестировать немедленно – и внедрять. И это только с одного завода, а ты представь, сколько креатива гибнет в масштабах компании, пока всем плевать на мнение туземцев… Мне нетрезвая тирада Кена очень живо напомнила давнее обещание Джейн построить культовый автомобиль, но я промолчал.