Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон Страница 167

Такие истории ходят в изобилии, и в них есть достаточная доля правды, чтобы большинство прикомандированных к кампании журналистов так боялись внезапного изменения расписания, что даже в уборную не ходили, пока давление в мочевом пузыре не становилось невыносимым и пока по меньшей мере три надежных человека не пообещали сходить за ними при первых же признаках шевеления, могущего означать ранний отъезд. Меня самого едва не забыли во время первичных в Калифорнии в 72-м: выйдя из уборной на железнодорожном складе в Салинас, я вдруг понял, что служебный вагон «победного поезда» Макговерна – в ста ярдах по путям от того места, где был всего три минуты назад. Джордж еще стоял на открытой платформе, махая толпе, но поезд набирал ход, и когда я рванул к нему, топча женщин, детей, инвалидов и все, что не могло убраться у меня с дороги, мне показалось, что лицо Макговерна расплылось в улыбке. Я по сей день поражаюсь, что сумел нагнать чертов состав, не прохудив ни одного клапана в сердце, и даже не промахнулся мимо железной подножки, когда в последнюю секунду совершил прыжок, – как это меня не затянуло под поезд и не разрезало пополам колесами.

С тех пор, путешествуя с политиками по незнакомым местам, я не спешу рисковать. Даже те немногие, кто испытал бы хоть толику вины, что меня бросили, все равно бросят, потому что сами рабы расписания, а когда дело дойдет до того, прибыть ли вовремя в аэропорт или подождать журналиста, ушедшего искать себе выпивку, пожмут плечами и поспешат на рейс.

Особенно это верно, когда сопровождаешь Кеннеди, который всегда перемещается точно по расписанию и со стремительностью, сравняться с которой под силу только самому организованному кандидату в президенты. Когда он путешествует с нарядом спецслужб, кортеж ни в коем случае не останавливается и никого не ждет. Прикомандированные к Кеннеди агенты крайне нервозно относятся ко всему, что может повысить фактор риска, и исходят из теории, что безопасность возрастает со скоростью.

Кингу и Кирку не было нужды предостерегать меня, что у наряда агентов случится коллективный нервный срыв при мысли о том, что придется возить сенатора Кеннеди и губернатора Джорджии по улицам Афин (да и вообще любого города) в поисках известного своими криминальными наклонностями журналиста, который может торчать в любом из полудюжины баров и пивных на краю кампуса.

Поэтому оставалось только сидеть в университетском кафетерии, развалившись на стуле рядом с великим Дином Раском, и пить стаканами «Дикую индюшку», пока не закончатся реверансы по случаю Дня права. После третьей моей ходки к багажнику агент, по всей очевидности, решил, что проще оставить мне ключи, чем каждые пятнадцать-двадцать минут привлекать к себе внимание, передавая их взад-вперед. Некоторый фаталистический смысл в этом был, потому что я давно уже мог бы сделать практически все что угодно с варварским содержимым его багажника, так что теперь-то переживать? Мы ведь провели вместе почти два дня, и агенты начинали понимать, что нет необходимости хвататься за оружие всякий раз, когда я заговаривал про кровь на руках Дина Раска или про то, как легко мне было бы махнуть тесаком и оттяпать ему уши. Большинство агентов спецслужб ведут очень защищенный образ жизни и начинают нервничать, когда слышат подобные разговоры от крупного незнакомца, который умудрился спрятать, по всей видимости, бездонный запас виски прямо у них в арсенале. Не самая ординарная ситуация в жизни спецслужб: особенно тогда, когда у этого алкоголика, который то и дело говорит, что пройдется ножом по голове бывшего госсекретаря, досье с красным флажком в штаб-квартире и ключи от машины спецслужб в кармане.

Когда я вернулся после четвертой или пятой ходки к машине, Картер уже выступал. Я старался сохранить кусочек лимона на ободке стакана, чтобы он выглядел как у всех остальных в зале. Но Джимми Кинг начал дергаться из-за запаха.

– Черт побери, Хантер, полкомнаты уже винокуренным заводом воняет!

– Фигня, – ответил я. – Это вонь крови.

Кинг поморщился, и мне показалось, голова Раска дернулась в мою сторону, но, видно, старик передумал. По меньшей мере два часа он слушал гадости про кровь, доносившиеся из-за его плеча, где, как он знал, находился «стол Кеннеди». Но зачем группе агентов спецслужб и личным помощникам сенатора Кеннеди так о нем высказываться? И почему вокруг витает крепкий запах виски? Они что, все пьяны?

Не все, но я быстро сокращал разрыв, и остальные подвергались воздействию паров так долго, что по их смеху я определил: даже агенты спецслужб ведут себя несколько странно. Может, сказывалось своего рода контактное опьянение в сочетании с парами и адской заунывностью выступлений. Мы все были в одной западне, и остальным не нравилось тут так же, как и мне.

Не знаю наверняка, когда начал прислушиваться к словам Картера, но в какой-то момент, минут через десять после начала речи, я заметил значительную разницу в стиле и тоне шума, исходящего от стола ораторов, и впервые за весь день поймал себя на том, что слушаю. Картер начал с нескольких безобидных шуток про тех, кто почитают за Честь платить десять-двенадцать долларов за то, чтобы послушать, как выступает Кеннеди, а вот он сам может заставить себя слушать, только если к речи прилагается дармовой ланч. Аудитория несколько раз вежливо посмеялась, но через четверть часа зал охватило некоторое смущение, и уже никто не смеялся. На тот момент все мы были еще при впечатлении, что «замечания» Картера сведутся к нескольким минутам дружеской болтовни про юридический факультет, толике похвал по адресу Раска и расшаркиваниям по адресу Кеннеди.

Но мы ошиблись, и напряжение в зале нарастало по мере того, как все больше людей это понимало. Очень немногие, если вообще кто-то, поддерживал Картера, когда он выиграл губернаторство, а сейчас, когда почти закончился его первый срок и закон не позволял ему баллотироваться снова, они полагали, что он чинно удалится и вернется к выращиванию арахиса. Если бы он избрал эту церемонию, чтобы объявить, что решил баллотироваться в президенты в 76-м, реакцией почти наверняка стала бы рябь вежливого смеха, потому что все бы поняли, что он шутит. Картер был сносным губернатором, и что с того? В конце-то концов, мы в Джорджии, а, кроме того, у Юга уже есть один губернатор, баллотирующийся в президенты. Весной 74-го Джордж Уоллес был фигурой национального масштаба. В 1972-м он уже основательно качнул лодку под названием Национальный номинационный комитет демократической партии, и когда заявил, что планирует сделать это снова в 76-м, его слова восприняли очень серьезно.

И я тоже, возможно, похмыкал бы с остальными, если бы Картер сказал что-то про президентство в начале своих «замечаний», но посерьезнел бы, если бы он сказал про него в конце. Потому что это была чертовски классная речь, и к тому времени, когда она закончилась, она проняла всех в зале. Никто как будто не знал, как к ней относиться, но собравшиеся вполне отдавали себе отчет, что именно услышали.

Я слышал сотни речей кандидатов и политиков всех мастей – обычно против моей воли и, как правило, по тем же причинам, по какой вынужденно выслушал эту, – но никогда не сталкивался с образчиком политического красноречия, который бы произвел на меня впечатление большее, чем речь Джимми Картера в то майское воскресенье 1974 года. Речь продолжалась сорок пять минут и пять раз резко меняла курс, пока аудитория смущенно перешептывалась и поднимала брови, а самое примечательное в ней то, что этот образчик ораторского искусства производит огромное впечатление и в том случае, даже если не веришь, что Картер был искренен и правдив во всем, что говорил. С точки зрения исключительно контекста риторической драматургии и политического театра она стоит в одном ряду с обращением к Конгрессу в 1951 году генерала Дугласа Макартура о том, что «старые солдаты никогда не умирают», которое до сих пор является шедевром психопатической ахинеи.