Песнь тунгуса - Олег Ермаков Страница 16

Лесник подходил к зимовью. Милиционер стоял, сунув руки в карманы брюк. Уже Шустов различал щетину на его подбородке и щеках и видел спичку, которую тот перекатывал в зубах.

Лесник подошел, переводя дух.

Семенов молча глядел на него. И Шустов мгновенно увидел в глазах-пуговках особенный блеск, какой-то остервенелый, какой бывает во время драки, и понял, что сейчас Семенов ударит. Напрягся. Семенов выплюнул размочаленную спичку и подчеркнуто вежливо спросил:

— Прогулялся?

Шустов развел руками и с глуповатой улыбкой покачал головой, как бы возражая.

— Подожди, — тихо пообещал Семенов, — сейчас твой начальник еще вернется.

— Он пошел за мной? — быстро спросил лесник.

— А за кем еще? — негромко поинтересовался милиционер.

— Куда? — спросил Шустов.

Милиционер нетерпеливо кивнул в сторону перевала. Шустов набрал воздуха и выдохнул.

— Пойду за ним.

— Куда?! Стоять!

Лицо Семенова сделалось бледным, глаза заволокло какой-то бешеной пленкой. Шустов невольно попятился.

— Никуда не пойдешь, — сказал Семенов.

Он кивнул на вход в зимовье, и Шустов покорно шагнул внутрь. За ним вошел Семенов. Шустов устало опустился на нары, сгорбился. Семенов топтался перед печкой, сцепив руки сзади.

— Да что произошло страшного? — подал голос Шустов. — Я же не нарочно. И мы… еще успеем…

— У меня, — сказал Семенов, крепко блестя зубами, — задание. Я опер, а не турист, ты понял, парнишка?

— Понял, — ответил Шустов миролюбиво.

— Мне ваши заповедные кошки-мышки осточертели. Здесь собаки нужны, а не опера. Бегать по горам и долам.

— Ну, так вышло, — сказал Шустов.

— Вышло дышло. Куда ты поперся? В тетрадку писать? Что ты там вообще пишешь? Записки сумасшедшего? Доносы?.. На тебя самого пора дело заводить, парень. Ты же явный уклонист. А это знаешь, чем пахнет? — спросил Семенов, останавливаясь и наклоняясь к нему. — Реальным сроком. Понял?

Шустов кивнул. Он чувствовал себя попавшим в какую-то западню. Вот так внезапно: из области сияющей свободы в тесный и душный человеческий мирок-морок. А Семенов вошел во вкус. Ему явно это нравилось: нависать над смущенным провинившимся лесником и впечатывать ему в сознание суровые истины.

— Ты зря тут мутишь, — продолжал он, — строишь из себя путешественника или… Джека Лондона! — выпалил милиционер.

И в это время раздался выстрел, совсем недалеко. Семенов быстро глянул в оконце и выскочил наружу. «Эй! Ааа! Он здесь! Здесь, говорю! Пришел!» Шустов покосился на оконце, быстро вытащил тетрадь и сунул ее в свой мешок. Милиционер не входил, ждал лесничего. И Шустов ждал. Лесничий шел долго, очень долго, слишком долго… За это время лесник успел снова вынуть тетрадь и завернуть ее в свой рваный малиновый свитер, подаренный ему на прощание Валеркой, и опять сунуть в мешок. Потом он налил в кружку холодного черного терпкого чая и напился. После ходьбы ему было жарко. Шустов сидел на нарах и готовился к появлению Андрейченко. И внезапно он почувствовал себя тем, кого они все тут искали — эвенком Мальчакитовым, Тунгусом. Вот был такой миг, когда он оглянулся в зимовье какими-то чужими глазами, словно ища прореху, дыру, в которую можно нырнуть.

…Послышались тяжелые шаги, голоса милиционера и Андрейченко. Свет в дверном проеме заслонила фигура. Лесник повернулся. Лицо Андрейченко казалось черным, и вся фигура была как будто соткана из пепла. В руке он держал свое ружье. Из этого ружья был убит Мишка, окончательно понял Олег Шустов. И лесничий сделал это нарочно. Шустов полез было за сигаретами, но передумал, сообразив, что руки будут предательски дрожать.

— Где ты был?! — рявкнул лесничий.

Он свирепо задрал рукав, чтобы посмотреть на часы, отклонил голову, полуобернулся к свету в дверном проеме и выругался.

— Три с половиной часа!.. — Лесничий вдруг запнулся и решительно прошел по зимовью, снял с гвоздя в стене «Карат» в кожаном чехле и вышел на улицу, бросив зловеще: — Сейчас… подожди…

На улице он сказал Семенову, что уже время дневного сеанса связи. Шустов услышал его позывные и ответные хрипы и шумы рации. Он все-таки достал пачку «Орбиты» и закурил, подумав, что с этим вообще-то надо завязывать, лучше зарядку делать, отжиматься, подтягиваться, поднимать гирю, чтобы вот в такой ситуации чувствовать себя, как говорится, стопудово. Он следил за сизым дымком, хорошо видимым на фоне оконца. Снаружи сияло солнце. И он снова подумал, что погода лётная. Но теперь эта мысль только добавила беспокойства. Лётная — значит, надо отправляться в военкомат. Шустов затянулся, закашлялся…

Андрейченко установил связь. Он говорил с центральной усадьбой. Передавал, что в их группе все здоровы. И сейчас они на перевале. Думают возвращаться тем же путем. Но могут выйти и на Южный кордон, если это… необходимо… Прием. Рация зашипела, хрюкнула. Центральный отвечал, что необходимости такой нет, нет, уже нет… И что-то еще невнятно. «Вас не понял! Прием!» — сказал Андрейченко. Центральный снова ответил. Шустову не удалось разобрать, что именно. Послышался удивленный возглас Семенова. Андрейченко отвечал: «Понял! Вас понял!.. Выходим сейчас же. До связи!» Рация умокла. «Вот так-то… Ну и ну…» — сказал Андрейченко. Он снова появился в зимовье и сразу начал собираться. Шустов, докуривая, поглядывал на него. Следом вошел милиционер.

— Где там мой рюкзачок?

Голос его звучал бодро. Он поймал вопросительный взгляд Шустова.

— Все, отбой, — сказал он. — Эвенка нашли.

— Нашли… — откликнулся Шустов растерянно. — А он…

— Жив, жив, говорят, твой тунгус, — подхватил деловито Андрейченко.

— Где его нашли? — спросил Шустов.

— Ты не сиди, рот не разевай, а собирайся, — ответил Андрейченко.

— Не сказали? — снова спросил Шустов, поднимаясь и берясь за свой мешок, который надо было привязать к двум отполированным темным дощечкам поняги с брезентовыми лямками.

Андрейченко сунул «Карат» в свой мешок, оглядел стол, взял кружку, ложку. Посмотрел на лесника и наконец ответил:

— У Светайлы.

— Начальница аэропорта? — уточнил милиционер.

— Что значит кровь, — проговорил Андрейченко, усмехаясь.

— Какая кровь? — насторожился милиционер Никита Семенов.

— Светайла… — бормотал Андрейченко как бы самому себе, качая головой. — Видать, в полет его готовила.

— В какой?

Милиционер Семенов ловил каждое слово Андрейченко и только что не принюхивался. Глазки его пуговки азартно блестели.

— Помоги-ка, — сказал Андрейченко, продевая руки в лямки поняги и никак не попадая в лямку одной рукой.

Милиционер поправил лямку Андрейченко и сам надел свой брезентовый выцветший рюкзачок.