Делай, что хочешь - Елена Иваницкая Страница 16

«Постоянство в любви – это вечное непостоянство, побуждающее нас увлекаться по очереди всеми качествами любимого человека, отдавая предпочтение то одному, то другому; так постоянство оборачивается непостоянством, но сосредоточенном на одном предмете…»

Так я мечтал над томиком Ларошфуко, краем внимания улавливая нарастающий шум внизу. Он казался мне обычной утренней гостиничной суматохой, но вдруг отчетливое слово «перебежчик!» прорезало гул невнятных голосов.

Спустившись на веранду, я увидел, как через площадь к гостинице быстро идут четверо, и тотчас угадал перебежчика, хотя он был одет так же, как остальные. Оказывается, здесь на границе – я замечал это и раньше, но не отдавал себе отчета – выработалась своя походка. Сознательно или бессознательно подражая друг другу, ополченцы шли широким легким шагом, плечи назад, подбородок вверх, взгляд вперед. Невольно мелькнуло: оперные герои-победители. На перебежчике горело клеймо «вышел из леса»: крадущийся шаг, плечи ссутулены настороженностью, нервное дерганье взгляда из-под опущенного по-волчьи хмурого лба. То ли старый, то ли нет, смугло-бледный, сизо-небритый. Рядом с ним шли Андрес и капитан Борк, третьего я не знал.

Все мы, зрители, стихли, как будто дуновение события задуло голоса. Капитан с ополченцем и перебежчиком молча отвязали лошадей, вскочили в седло и умчались. Андрес поднялся на веранду, пожал несколько рук, хлопнул меня по плечу (надо тоже научиться хлопать по плечу – насмешливо подумал я не в такт происходящему), взял стакан из рук подбежавшего Карло, медленно выпил и, доведя свидетелей до белого каления, наконец начал: «Видали волчугу? Выполз на рассвете к посту сестер. Они его чуть не подстрелили. Белой тряпкой замахал. Знаете, что рассказывает?..»

То, что в передаче Андреса рассказывал «волчуга», было мне не то что непонятно – просто незнакомые подробности.

Толпа загудела. Несколько голосов добивались: «И что теперь? И как дальше? Чем обернется?»

– Ладно, успокойтесь. Чем хуже у них, тем лучше нам, – скрепил на прощанье Андрес.

Я пошел за ним, чтобы по праву дружбы услышать приватное объяснение, что все-таки произошло и чего ждать. Но он неожиданно остановился и закатил мне пощечину. Нравственную, разумеется.

– Эти два дня тоже не считаются.

Тогдашнее пари уже не казалось мне особенно удачной идеей. Наверное, благороднее было бы сразу признать себя проигравшим и прекратить эту историю. Но привыкнув принимать пороки за неизбежную тень оригинальности, я не отказывался постоять в этой тени. Как соглашался и с тем, что дружба – это ревниво-неприязненное состязание самолюбий. Пока пари не выиграно, Андресу удается первенствовать.

Толпа исчезла так же быстро, как и появилась. Несколько человек задержались выпить наскоро холодного вина. Я уверенно к ним присоединился и сказал, что угощаю. Спокойно одобрили. Но взявшись за стаканы, заговорили не о происшествии, а обо мне:

– И вы, значит, к нам на границу? А с чем? А зачем?

Это было забавно. Вдумчиво покивав, я предоставил им самим отвечать, за что они и принялись с большой готовностью. В перебивчивых полуфразах я поначалу ничего не понимал, но внимательно молчал. Мне хотелось расслышать, пусть в искаженном эхе, как отзывались обо мне сестры. Словесные осколки сложились в неожиданную мозаику. От меня, оказывается, давно ждали серьезного разговора. Каких-то, надо полагать, ритуальных признаний приезжего перед местными. Осуждали, что с легкомысленным гонором опоздал это сделать и не проявил уважения к старожилам. Но великодушно прощали, раз поспешил записаться в ополчение, а теперь в смиренном молчании выслушал справедливые упреки. Я невольно испытывал привычное чувство превосходства и задумался, откуда оно берется. Равным собеседником для меня не был даже Старый Медведь, а этим добродетельным сединам хватит нескольких пустых словесных жестов. Они даже не догадываются, что будут тянуть нитку разговора, пока это не надоест мне. Но что такого я испытал или знал, чтобы иметь право на высокомерие?..

К столу подковылял старичок с младенческим пушком на лысине и плохо выбритой белой щетиной вокруг ввалившегося рта. Ему освободили место, а я хозяйской рукой налил вина. Когда он глотал, уши у него дергались вверх-вниз, а щеки то втягивались, чуть не соприкасаясь, то распускались гармошкой. Почмокав и вновь подтолкнув ко мне стакан, что, должно быть, обозначало благодарность, он вцепился в меня моргающими красными глазками и проскрипел:

– Ну, рассказывай!

Я даже не нашелся, что ответить. Такие формулы расхожего абсурда ставят в тупик: чего ждут и что думают те, кто их произносит?

– Ну, недогадливый! Тебе Старый-то Медведь кем приходится? Родня, нет? Близкая, дальняя?

Сам он был похож на старого кролика. Я ответил, что родня, но лишь в том смысле, все мы дети матери-природы.

– Значит, близкая? – уморительно переспросил он. – Ну, не повезло тебе.

– Это почему? – искренне удивился я.

У него разъехались щеки и поднялись уши: он улыбался.

– А потому, что я, когда был молодой и жадный… Ты не думай – не на карман жадный, а на желания, я бы не хотел, чтобы такие красавицы были мне близкой родней.

Неужели эта ходячая немощь, этот облезлый кролик был таким же сильным и бессмертным, как я? Самая банальная мысль, но она схватила меня когтями настоящей жути, и я вдруг понял, что ни разу в жизни не видел неприкрытое безобразие старости лицом к лицу.

– Нет, я б, конечно, радовался таким сестрам, если б с ними вырос. Но ты ж их раньше не встречал, правильно? – Он разливался, явно наслаждаясь общим вниманием, но вдруг остро глянул и уколол вопросом: – Чего смотришь? Не веришь, что и я был молодым?

Понимая, что отгадал, он довершил торжество под общее радостное шевеленье:

– Мало жизни видел. Ничего, у нас на границе научишься.

Старичок оказался ядовитый. Но он еще не знал, что ехидство не останется безнаказанным.

– Я молодежь всегда пойму! – бормотал он, уже подхваченный хмелем. – У меня душа молодая!

Над ним стали подшучивать, поминая какого-то «жильца». Я кое-как понял, что он пустил постояльцем того метиса, Гая, и уже несколько лет жил с ним в комической дружбе, защищая и опекая чужака. Старичок отмахивался: «Он хороший!» – и рвался делиться житейской мудростью:

– Иногда и не верю, что старый. Оглянусь: как вчера было. Неужели, думаю, столько лет прошло? И так быстро? Ты слушай, потом поймешь. Вспомнишь: дедушка Юлий предупреждал.