Жизнь: вид сбоку - Александр Староверов Страница 16

Я грустно, но уже и с любовью смотрю на место будущего падения. На глазах выступает влага, она везде выступает, по спине течет пот, ладони противно мокреют.

Много во мне скопилось всего, сейчас упаду и прорвет…

Влага? Влага…

Внезапно я понимаю, что ужасно хочу писать. Обоссаться, рыдая на улице, – к этому я еще не готов, это слишком. Оказывается, во мне осталась еще капля достоинства. Можно, конечно, найти общественный туалет или отбежать в ближайший двор…

А что, если… если в последний раз попытаться сохранить себя? Сосредоточиться на том, что мне очень хочется писать, на самом деле не очень, но если сосредоточиться… Нет, нужно дотянуть до дома, а там родные стены помогут, я успокоюсь и подумаю, как быть дальше.

Я решаю сопротивляться и захожу в метро.

На «Автозаводской» терпеть уже нет сил. Но я не сдаюсь, весь длинный перегон до «Павелецкой» как мантру повторяя: «Мне очень хочется писать, очень, очень…» Ближе к «Новокузнецкой» душевная и физическая боль достигли паритета. Я еще мог думать о Королеве, но о мочевом пузыре не думать уже не мог. Когда диктор в вагоне объявил: «Станция “Театральная”, переход на станцию “Площадь Революции”», в полном соответствии с его словами Великая физиологическая революция победоносно одолела любовь. Какая, к черту, Королева, когда в организме творится такое? На «Тверской» я понял, что зря поехал, лучше бы валялся на асфальте у метро «Каширская» и оплакивал свою Ирочку. На «Маяковской» я забыл ее имя, я и свое имя чуть не забыл. Сидел, крепко сдвинув ноги, изо всех сил напрягал паховые мышцы, пытался удержать неудержимую волну.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Белорусская», – раздался равнодушный голос.

«Моя станция», – чудом вспомнил я и почувствовал острую резь. Выходил из вагона я на полусогнутых. Люди подозрительно косились на меня.

Плевать, лишь бы допрыгать!

Дальше помню урывками. Как перешел на Кольцевую, например, не помню, а эскалатор помню очень хорошо. Для сокращения времени пытался не просто ехать, но продвигаться по ступенькам наверх. Уткнулся в спины каких-то диковатых колхозников с огромными баулами на ступеньках.

– Уйдите, – жалостливо пропищал я, на большее не хватило энергетического посыла.

Естественно, они даже не шелохнулись.

– Уйдите, пожалуйста, – молил я их.

Ноль эмоций. От колхозников сильно воняло говнецом, луком и сивушным перегаром. Ко всем моим проблемам прибавилась еще и тошнота. «Вот сейчас как нассу вам в баул», – мстительно подумал я. Даже потянулся рукой, чтобы расстегнуть ширинку, но тут эскалатор вынес меня на поверхность, и я запрыгал к выходу.

Свежий воздух немного привел меня в чувство. Я уперся спиной в шершавую стену у двери и немного перевел дух.

До дома оставалось еще пятьсот метров по Грузинскому Валу.

Эта мысль вселила в меня ужас.

Целых пятьсот метров!

Да за это время можно сто раз обо… обо всем передумать. За это время можно открыть закон всемирного тяготения и снова его закрыть.

Боль в паху стала нестерпимой, перед глазами вертелись желтые и фиолетовые круги.

Нет, пятьсот метров мне не одолеть. За углом находилась привокзальная рыгаловка. До нее можно попробовать дотянуть. Там – моя земля обетованная, там прохладный оазис посреди знойной пустыни. Там из заплеванного писсуара бьет вожделенный бахчисарайский фонтан…

Я уже совсем собрался рвануть к рыгаловке, но сквозь рези и боль, сквозь фиолетовые и желтые пятна в голову прорвалась упрямая мальчишеская мысль: «А для того ли я терпел всю эту бесконечную дорогу, чтобы сдаться на пороге победы? Вот он, мой Эверест, всего в пятистах метрах от меня, а я сдаваться? Нет, врешь, не возьмешь…»

Я забыл, ради чего терпел такие муки, я забыл все – все стало неважным. Стиснув зубы, со зверским выражением лица я попер в атаку.

Люди, заметив меня, в страхе разбегались, только ко всему привычные айсоры на цветочном рынке хватали меня за руки, пытаясь всучить гвоздики по рублю за штучку. Но даже они, даже они отскакивали, будто ошпарившись, и смущенно бормотали:

– Извэны, брат.

Я шел почти вслепую, вокруг меня клубился черный непроглядный туман, в висках стучало, моча в буквальном смысле ударила мне в голову. Я чуть не пропустил свой дом. И только во дворе я осознал, что почти достиг своей цели.

Я остановился, зажмурил глаза, закусил щеки, часто и мелко задышал носом.

– Саша, миленький, что случилось, – услышал я знакомый голос соседки, тети Нины, – умер кто, не дай бог?

Открыв глаза, я попытался ответить, но, не сумев произнести ни слова, с нечеловеческим воем ворвался в подъезд.

Лифта я ждал немыслимо долго – девять этажей вроде, а как будто небоскреб. А может, мне это только показалось. Казалось, я чувствую кислый (хотя откуда я знал, интересно) вкус мочи во рту. Казалось, я не выдержу и сделаю лужу прямо в подъезде.

Но я не мог, как это – у себя в подъезде?

Да лучше сдохнуть.

Когда я поднимался к себе на этаж, мысль о том, чтобы осквернить лифт, уже не казалась мне настолько кощунственной.

Но я выдержал.

Самый трудный момент возник у двери, руки дрожали, ключ не попадал в замочную скважину. Близость победы расслабила мой бедный организм, я схватился рукой за причинное место и на бреющем полете, чудом открыв дверь, все-таки дотянул до родного аэродрома…

Как это было приятно, черт возьми!

Влага прорвала плотину. Ниагарские водопады, реки, моря и океаны низверглись из меня. Оказывается, я носил в себе все воды мира. Человек на девяносто процентов состоит из воды, а я полностью. Я рыба, я океан, я лед и пар, я дарю себя этому сухому, черствому миру.

Я не superman, я лучше. Я waterman.

Мое водяное сердце билось где-то в моем водяном горле. Влага выступает еще и на глазах.

Я плачу. Плачу от счастья.

Это лучше, чем секс, круче, чем алкоголь и наркотики. Это круче всего – просто быть дождем. Бессмысленным и безграничным. Нескончаемым. Я нашел свой смысл жизни и свое предназначение – быть дождем. Сколько продолжалось это волшебное состояние, я точно не помню. Но долго, невообразимо долго, само понятие времени тогда исчезло. К сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Но вот именно это хорошее даже закончилось хорошо. Не резко оборвалось, оставив тоску о навсегда утраченном рае, а постепенно сошло на нет. Плавно, с небольшими перерывами, мягко и незаметно угасло. Так летний погожий денек, растворяясь в безумно красивом закате, оборачивается теплой и звездной ночью. Ночь – это тоже неплохо, тоже радость.

Блаженно потягиваясь, я вышел из туалета, лениво стянул сапоги и куртку, направился в гостиную и с разбега рухнул на мягкий диван.