Крузо - Лутц Зайлер Страница 16

Двадцать первое июня. Завтрак – единственное время, когда команда «Отшельника» собиралась в полном составе, и Эд быстро смекнул, что опаздывать никак нельзя. Каждое утро в семь стол был чин чином накрыт. Двенадцать тарелок, пять по длинным сторонам, две по торцам. Эда приняли за считаные минуты, и неудивительно, что впоследствии этот прием еще частенько стоял у него перед глазами.

После того как Крузо и кок Мике заняли свои места, Эд выбрал себе один из стульев на задней стороне стола, у стены, и выбор оказался правильным. Здесь действительно сидел его предшественник, по фамилии Шпайхе. В разговорах Шпайхе еще нет-нет да и упоминали, но только чтобы посмеяться над парнем, который явно не пришелся в «Отшельнике» ко двору, да и «вообще ни к чему не годился». Так выразился Крузо, словно ссылаясь на обязательный устав, кодекс сезов, как невольно предположил Эд.

Тем временем он успел разобраться, что сез – всего-навсего сокращение, обозначающее «сезонник, сезонный рабочий». По аналогии ему вспомнились аббревиатура КД – кандидат на дембель – и тогдашнее армейское движение КД, конгломерат из грубых, подчас едва не смертельных выходок, связанных с безусловным стремлением подчинить себе других (в целом что-то вроде воинственного предвкушения дня «свободы», демобилизации); наверно, и здесь существует движение сезов, подытожил Эд, конечно с собственными, совсем иными законами, так что будет только полезно поскорее их усвоить. При этом Эд невольно думал о солдате, который, как и он, был так называемым салагой, еще не отслужил первые полгода. Для забавы под названием черепаха кадешники привязали ему на колени и на локти каски, а потом с размаху вышвырнули в коридор казармы, запустили по зеркально-гладкому линолеуму, который сам же этот солдат не один час драил и натирал. Прокатился он ой-ой как. До стены в конце коридора, где сломал себе шею.

Крузо никогда не смеялся над шутками, которые выставляли пропавшего судомоя никчемным неудачником и лодырем. Шпайхе, приютский… Сперва Эд считал это грубоватой насмешкой, но позднее узнал, что его предшественник действительно был сиротой и, достигнув совершеннолетия, прямиком из приюта («из приюта!») явился на остров. По всей видимости, никого вправду не интересовало, куда вдруг подевался Шпайхе, не имевший ни родителей, ни братьев и сестер. Здесь, у порога исчезновения, не спрашивают, куда еще можно уйти, ни с того ни с сего мелькнуло в голове у Эда. Иной раз уходили в другие рестораны, такое вроде бы действительно случалось. В рестораны, где условия и обстановка получше, «Визенэкк» или «Дорнбуш» предлагали, к примеру, более высокий почасовой заработок, платили премиальные за выходные, поговаривали даже о «надбавке за уик-энд», а в «Островном баре» официанты, обязанные лично полировать столовые приборы, приплачивали за это судомою лишних пять марок, по крайней мере так рассказывал молчун Рольф, которому денежный вопрос развязывал язык. Но в конечном счете для Эда деньги не имели значения, никогда не имели.

Шпайхе оставил в комнате не только свой кислый запах, зубную щетку, очки и тараканов. На дне шкафа обнаружилась еще и сумка, в которой лежали теплый, ручной вязки свитер и пара замшевых ботинок. Такие ботинки на тонкой плоской подошве пользовались огромной популярностью, достать их было нелегко, вот почему казалось вдвойне странным, что они брошены здесь. Может, в один прекрасный день Шпайхе явится забрать свое барахло, подумал Эд и не стал трогать сумку.

Стол для завтрака, так называемый стол для персонала (или перстол), располагался в задней трети ресторанного зала, в той же нише, что и дверь в кабинет Кромбаха. Когда все расселись по местам, клетушка открылась, и Кромбах, окутанный облаком «Экслепена», подошел к своему стулу. Подошел, потирая руки, будто все вообще или хотя бы на данный момент в полном порядке. Крузо немедля встал и принес со стойки дымящийся, в коричневых потеках стальной кофейник, налил Кромбаху, себе и коку Мике, а затем поставил кофейник посредине стола. Эд видел, как Крузо сосредоточивался на каждом своем движении, а во всей его позе сквозила та особенная гордость, какую он демонстрировал и в судомойне, и у дровяной колоды. Кромбах и кок Мике скупыми жестами поблагодарили Крузо, вроде как смущенно, хотя, возможно, Эд ошибался.

Кромбах обронил несколько незначительных фраз о погоде ночью, о течении, волнении на море и утреннем ветре, будто собирался выходить на рыбную ловлю. Потом посокрушался из-за нового оползня «между Сигнальмастхуком и Тотер-Керлем», видимо, уже успел побывать на берегу. Потом наступила тишина. Быть может, минута молчания в память о постоянном уменьшении острова. Тишина была приятная. Некоторое время слышались только звуки завтрака да издевательские крики чайки на круче. Двери на террасу стояли настежь, морской воздух струился внутрь, выдувал из зала испарения минувшего вечера. На секунду Эд закрыл глаза и увидел голову коня-топтыгина, слезы больше не набегали.

Состоял завтрак из булочек, хлеба, печеночного паштета, чайной колбасы, плавленых сырков, некоторого количества салями, сырной нарезки и вязкой, дрожащей глыбы фруктового мармелада на тарелке – «два блюда холодных закусок на двенадцать персон», как выразился кок Мике, прихвативший с собой громадную собственную кружку. Эд кромсал мармелад. Через минуту-другую директор начал осторожно и едва слышно отдавать распоряжения. На миг все ножи замерли в воздухе, Эд почувствовал напряжение. «Не забыть вот еще что…» – пробормотал Кромбах; речь шла о газовых баллонах и скверных трубах пивного насоса. Крузо был в курсе. По сути, Кромбах вообще говорил только с Крузовичем да с коком Мике. Крузо задумчиво поглаживал свои мускулистые плечи и опускал голову, чуть склонив ее набок. На дворе еще только июнь, а он уже загорел, как индеец сиу. Неприступный. Эд рассматривал крупный, с небольшой горбинкой нос. Временами Крузо легонько покачивал головой, подчеркивая тем постоянное внимание, но никак не отказ.

Кок Мике делал пометки на старой оберточной бумаге, не порезанной, а порванной на неровные клочки размером с ладонь. Тупым чернильным карандашом дополнял и переделывал перечни заказов для кухни на ближайшие дни; руки у него потели, записи становились неразборчивыми. Повар «Отшельника» явно считал своей естественной обязанностью справляться с узкими местами в снабжении. Он сидел на другом конце стола, прямо напротив директора; фразы обоих летали меж рядами сезов, как по переулку, туда-сюда.

– Матросы, позвольте представить вам Эдгара Бендлера.

Директор встал. Эда тронуло, что его имя произнесено таким манером, полностью, энергично, звучно, почти с радостью. Ему словно досталась редкая ласка, и на миг погасло неприятное ощущение, будто речь шла о ком-то третьем, кого он здесь только замещает; пожалуй, теперь можно бы даже считать, что он сам сидит за этим столом и действительно стал частью еще непостижимого для него круга, утвердился в сердце «Отшельника», высоко над морем.