Красная камелия в снегу - Владимир Матлин Страница 16

— Поймите простую вещь: чтобы успешно осуществлять вашу защиту, я должен как можно полнее знать все обстоятельства дела, все эти взаимоотношения в среде районных начальников…

— Брось ты, Израилевич. Чего ты стараешься? Если из-за башлей, то никто тебе ни хрена не заплатит, у меня родственников нет. Учти, на зоне я работать не буду, так что по исполнительному листу отчислять тебе не с чего. А мне чего они сделают? Ну, посбдят на четыре года, значит, выйду через два. Ведь мне в тюрьме — что у тещи на блинах. А вот если начну в их дела лезть, добиваться, кто водку свистнул, то тогда они меня достанут где захотят — до зоны не дотяну… Ты, в натуре, лучше бы здешней адвокатшей занялся. Я видел ее — классная телка!..

Так же он вел себя и на судебном заседании. С самого начала попросил карандаш и бумагу, на это он имел право, и судья разрешила. Ради такого события, как судебное заседание, Сбитнев пригладил волосы и надел рубаху — синюю, под цвет глаз. Он сидел с безразличным видом, односложно отвечал на вопросы, что-то царапал карандашом и поглядывал на Женю Лурье. А она старалась изо всех сил. Линия защиты была простой: подсудимый Вася Хохлаткин — хороший мальчик, школьник, ни в чем плохом ранее не замеченный, был сбит с толку опытным уголовником-рецидивистом, который втянул Васю в преступное дело почти что против его воли. А потом еще и избил. И получается, что он скорее жертва, чем преступник.

А Сбитнев посматривал на нее и улыбался своей сонной улыбкой, даже не пытаясь возражать. В том же духе высказывались и свидетели: милиционер, Васина учительница, Васина мама. Васин папа, второй секретарь райкома, тоже был вызван свидетелем, но в суд не явился ввиду неожиданной командировки. Все они дружно показали, что вот приехал уголовник, чтобы украсть их водку, и бедного Васю чуть ли не силой заставил помогать ему в этом гнусном деле. Мама Хохлаткина производила впечатление женщины ограниченной и забитой. Она явно боялась как-нибудь невзначай нарушить инструкции мужа и потому говорила сбивчиво и путано. И вдруг в ее показаниях мелькнула странная фраза насчет того, что водку-де намеренно не доставили, но говорили всем, что доставили. Значит, кто-то хотел спровоцировать кражу? Я уцепился за эти слова и стал расспрашивать Хохлаткину, но судья сняла мои вопросы как не относящиеся к делу.

В два часа был объявлен перерыв на обед. В столовке при райсовете в меню значился «суп перловый на м/бу-льоне» и «рыбные консервы в томате с карт./пуре». И то и другое было несъедобно. В полном расстройстве, злой и голодный, я сидел на крылечке райсовета, как вдруг появилась Нинка и шепотом сказала, что Сбитнев хочет меня видеть.

Подивившись в глубине души патриархальной простоте местных отношений, я пошел в милицию. Начальник сказал, что судья разрешил мне разговор с подзащитным и кивнул в сторону железной клетки. На этот раз Сбитнев сидел посреди клетки на табурете. Его ничуть не смущало то обстоятельство, что табурет был единственным и я, следовательно, должен был стоять перед ним навытяжку.

— Слышь, Израилевич, я просить тебя хочу. Очень прошу. Передай… ну этой… адвокатке Лурье… Передай ей вот эти листочки. Подойди поближе. Встань боком… Знаю, что не положено, но очень прошу. Век не забуду.

С этими словами он сунул мне под полу пиджака сложенные в несколько раз листки бумаги. Я попытался поговорить с ним о процессе, но его эта тема не интересовала:

— Ладно, все нормально. Ты лучше иди, а то перерыв кончится.

Женя была в своем сарай-офисе вдвоем с Глашей.

— Тебе послание.

Она развернула листки, пробежала их глазами и покраснела. На ее губах появилась растерянная улыбка. Перечитав письмо, она молча протянула мне оба листочка.

На одном был портрет, нарисованный карандашом. Я не большой знаток, но, смею утверждать, рисунок был замечательный. Прежде всего, портретное сходство. Не вообще женский портрет, а именно Женя, ее черты, ее широко расставленные, слегка продолговатые глаза, высокие брови, заостренный подбородок… Короче — она. На втором листе было письмо, оно начиналось так: «Голубой цветок любви! Юная Афродита! Твоя красота подобно солнцу затмевает всех других женщин. Как бы я хотел ласкать твои ланиты, целовать ступни твоих ног…»

Читать дальше я не стал:

— Тут очень уж личное, мне неудобно как-то.

Я вернул листочки Жене. Она явно была взволнована. Глаза сияли, на губах блуждала улыбка. Ее обычная ирония исчезла без следа. Мне, честно говоря, все это казалось очень странным. Как может интеллигентная, образованная девушка, которая читает Бёлля и Хемингуэя, любит Листа и Скрябина, как может она принимать всерьез эту полуграмотную безвкусицу?

Женя перехватила мой взгляд и вздохнула:

— Я все знаю, он уголовник и проходимец, я знаю. Но… — Она задумалась, подыскивая слова, потом махнула рукой: — Только женщина может это понять…

После перерыва показания давал завмаг — немолодой толстый мужчина с неуместно высоким, почти писклявым голосом. Он рассказал, как обнаружил утром 8 мая сорванный с входной двери замок и пропажу лампы и веревки.

— У меня вопрос к свидетелю, — прервала его адвокат Лурье и, получив разрешение судьи, спросила: — Не могли бы вы оценить стоимость похищенного?

Завмаг замялся:

— Ну… веревка, значит, по шестьдесят копеек моток. Так. А лампа керосиновая с восьмилинейным фитилем… она… точно не помню, но больше рубля стоит. Рубль двадцать, пожалуй.

— Таким образом, — подытожила Женя, — ущерб от хищения составил где-то рубль и восемьдесят копеек. Так? Прошу занести это в протокол.

— Не забывайте сломанную дверь, — вскакивая с места, громко сказал прокурор. — Это не просто мелкая кража, а кража со взломом, то есть при отягчающих обстоятельствах. Нам повезло, что ящиков с бутылками не оказалось в магазине, а то бы…

Неожиданно судья объявила внеочередной перерыв и ушла с народными заседателями за печку на совещание. Возвратились они примерно через полчаса.

— Суд вынес определение. Прошу всех встать, — строго сказала судья Мурзаева. Твердым голосом она прочла документ, в котором говорилось, что в процессе рассмотрения данного дела суд установил стоимость похищенного имущества, которая равна одному рублю восьмидесяти копейкам. Таким образом, считает суд, на этот случай распространяется примечание к статье 6-й УПК РСФСР, которое говорит, что действия, хотя формально и имеющие признаки уголовных преступлений, но незначительные по своим последствиям, уголовному преследованию не подлежат. На основании изложенного суд постановляет: настоящее дело производством прекратить, подсудимого Сбитнева из-под стражи освободить немедленно. Определение может быть обжаловано в течение пяти дней.

Судебный зал, то есть горница избы, был переполнен публикой, и не было человека, который бы не выразил свое отношение к происшедшему самым непосредственным образом. Одни бурно ликовали, другие (их было не меньше) выкрикивали угрозы в адрес подсудимых и открыто ругали Мурзаеву: ведь куда девалась водка, так и осталось тайной.