Русский лабиринт - Дмитрий Дарин Страница 16

– Да так… поженились сперва.

– А вот я так думаю, она сперва себя показать должна. Не снаружи, что она каждому показывает, а изнутри. А для этого пожить с ней надо пару годков, посмотреть, как встречает, как уваживает, кормит как. Да и как ревнует, тоже надо посмотреть, а то с друзьями где-нибудь гульнешь, а она тебя сковородкой по харе с порога. На кой такая дырявая шаланда нужна, я тебя спрашиваю?

Платону вспомнились слова Артиста, что мол, если несчастливо женился, то станешь философом. Матрос между делом развивал свою теорию брака.

– Сколько наших так вот охомутали по слепоте, вернее, по глупости мужицкой. Девка, как Катька наша, к примеру, своими достоинствами блеснет – и все, ослеп мужик. А нашему брату-моряку по полгода в рейсе болтаться, возвращаешься и не знаешь – ждала или коленки друг по другу соскучились уже. Молодой ведь мужик на каждую ночь нужен – похоть свою тешить. Вот так пьешь с корешем и не догадываешься, что он из твоей постели только вчера вылез. Сколько у нас мордобоя по таким случаям было, пальцев не хватит загибать. Да ладно, драка – дело обычное, а иная сука и рада еще поглядеть, как из-за нее, мокрощелки, настоящие морские люди сшибаются, словно горные козлы – и оба с рогами. И морду друг другу разбивают, и душу. А вот один кореш мой, знаешь, чего удумал?

– Не… – покачал головой заслушавшийся Платон.

– Он, когда об измене свое женушки узнал, да что узнал – она сама ему призналась, уж не знаю, зачем. Так он ее отмудохал сначала, как положено, а потом, вместо того чтобы пинка под зад дать без всякого Якова и списать на берег с вещами, в койку уложил и не вынимал трое суток. Перее…вал, значит, свое себе членом возвращал. И все равно не помогло – развелись.

А с сожительницей, без штампа в паспорте, что для них мечта всей ихней бабской жизни, проще простого. Один косяк – и за борт без всяких там рыданий, рукозаламываний и перее…ов. Катюха, уважь еще беленькой!

Пышногрудая Катюха словно ждала приказа и мигом поставила на стол заранее налитую колбу.

– Видишь, Платон, любят меня девки, но говорил уже – покуда холостой, потом никакого сладу не будет. Они ведь как рассуждают – я старалась, угождала, обласкивала, значит, мужик должен. А долги они взыскивать мастерицы, всю жизнь будешь отдавать, а должок только растет. Баба – не воробей, залетит – не прокормишь! Вцепились?

– Вцепились!

– За выход из порта! – Василий запрокинул рюмку.

Платон тоже вышел из порта и покосился на богатую закуску – за вагонными разговорами он ощутимо проголодался. Моряк подал пример и богато положил себе на тарелку соленья. Платон ковырнул вилкой в мясной нарезке.

– Возьми огурец, Платон, под него, подлеца, в России и водка по-другому плещется, – посоветовал Василий.

Платон взял себе и солений и с наслаждением захрустел квашеной капусткой.

– Ну, а скажи мне, Вась, ты сам любил кого-нибудь? Так, чтобы – вдрызг, ядрена-матрена?

Матрос немного помолчал за той же капустой.

– Если по чесноку, то – вряд ли. То ли насмотрелся я на корешей своих несчастных, то ли не встретилась такая, чтобы забыться… не знаю. А скорее – не верю я им, сукам, вот в чем дело. Что баба? Самка человека! Такие достойные парни из-за них в жизни тонули, ну вот ты, к примеру. Любил ты свою, а счастлив теперь? Не отвечай, и так видно.

– Почему же, я отвечу, ядрена-матрена. Да, все разбилось… как кувшин, не склеишь теперича, это точно. А все одно – вспоминаю, как домой приходил, когда ждали еще, и теплеет на сердце до сих пор. Я все же думаю, что ждешь, когда тебя полюбят так, чтобы ты поверил, а самому любить – оно слаще все-таки. Дышишь по-другому, глубже, что ли. Всякий человек, когда другого любит, заботится о нем, вот в чем штука. Ты, Вась, не нагулялся еще, а потом все одно захочется самому о ком-нибудь заботиться, да так, что никакой веры не понадобится, захочется, и все. Основной инстинкт – это не между ног, а полметра выше. – Платон положил себе руку на левую грудь. – Потому что основа, она – в сердце. А у кого основы этой нету, у него хоть тыщу баб будет, а все как одна – ни имена не запомнятся, ни лица. А когда имя тебе без разницы, надолго тебе такая нужна? На ночь? Тогда вся жизнь – как в гостинице – по ночевкам, а дом, семья – это где живут, а не ночуют. Извини, Вась, я, может, путано говорю, ядрена-матрена.

– Не зря, я гляжу, тебя Платоном прозвали, – усмехнулся моряк, – ты знаешь что, ты мне свово имени-отчества и не говори. «Платон» – это в точку. А насчет дома – тут ты прав, но ведь и поп наш попутный тоже прав – надо сильно проверять, какое чувство бабой движет, а то вот так с рейса придешь, дверь откроешь, руки распахнешь, а тебя топором в темя, без всякого Якова.

Платон покачал головой, но ничего не сказал. Буфетчица внимательно посмотрела на моряка – не нужно ли добавки, но Василий ее взгляда не заметил.

– А как у вас, флотских, когда плаваете, пить нельзя совсем? – сменил тему Платон.

Василий усмехнулся.

– Запомни, Платоша, это говно плавает, а мы хо-дим. Так вот в рейсе – ни-ни, только в порту и то с оглядкой, чтоб в случае чего местные полицаи не забрали – из-за драки там или что-то в этом духе. Отстанешь – и все. Был у нас такой случай – забрали боцмана, шорох в Кейптаунском борделе такой поднял, что чуть до консула не дошло. Шлюхи местные развели на дорогой коньяк, а он не врубился поначалу, ну и понес по ухабам всех. Нам позвонил, конечно, мы там сутенеров крепко погоняли. Чтоб какие-то бляди русскому моряку подлянку кидали, так это ж позор на весь торговый флот.

– Ну и чем кончилось?

– Да известно чем, откупились от местных ментов, потом от капитана, чтобы строгача в личное дело не всадил, ну и отчалили. Потом у нас уже Петрович всем долги роздал, тем и кончилось. Вцепились?

Василий рассказывал еще много морских историй, от которых веяло соленым ветром, волнами, захлестывающими палубу в «ревущих сороковых», криками чаек и обязательными красавицами в каждом порту. Платон упоенно слушал и время от времени вцеплялся в рюмку. Официантки постепенно начали раскладывать сиденья и превращать их в постели – в наших поездах им особого купе не полагается, спят в прямом смысле на работе. Буфетчица Катя, спросясь глазами, аккуратно подсела к мужчинам с очередной колбочкой и граненым маленьким стаканчиком. Кофта на бахчовой груди была расстегнута на пару лишних пуговиц.

– А ты знаешь, к примеру, что такое мáрсель? – вопрошал уже «добренький» Василий.

– Город такой, – еле ворочал языком Платон. – Порт.

Василий громко засмеялся и обхватил ручищей Катюху, пригрев ладонь на расстегнутых пуговицах.

– Эх ты, салага! Это Марсель – порт, а мáрсель, точнее – марсели – вторые снизу прямые паруса, под брамселем и бом-брамселями, что крепятся на чем?

– На чем? На мачтах?

– Салага! На стеньгах. Известно тебе, к примеру, что такое бом-брам-стеньга?