Обретение крыльев - Сью Монк Кид Страница 16

Через воды и моря

Рыбы пусть везут меня.

Хоть и длинен водный путь,

Мне с дороги не свернуть.

Когда шторм наконец утих, мы опустили ноги на пол и поняли, что вода доходит нам до лодыжек. Матушкина комната воистину превратилась в «бедное жалкое жилище».

На следующий день был отлив, вода опустилась, и всех рабов позвали вычерпывать грязь из подвала. На заднем дворе в беспорядке валялись сучья, сломанные пальмовые листья, ведра, конский фураж, дверь уборной – все, что сорвал и разнес ветер. В ветвях раскидистого дуба повис обрывок корабельного паруса.

Закончив прибираться в матушкиной комнате, я решила посмотреть на парус на дереве. Он хлопал на ветру и выглядел странно. Земля под ветками была сплошь синеватой глиной. Я взяла палку и, глубоко вонзая ее в вязкую землю, вывела: «МАЛЫШ, ПОДУЙ В РОЖОК. ХЕТТИ». Я была довольна собой. Когда Тетка позвала меня в кухонный корпус, я быстро затерла слова носком ботинка.

До конца дня солнце высушило землю.

Следующим утром, когда мы с матушкой дожидались в столовой молитвы, по коридору быстро прошла мисс Мэри, а за ней протрусила госпожа. Они направлялись к задней двери.

– Куда это они сорвались? – спросила матушка, опираясь на палку.

Выглянув в окно, мы увидели под дубом Люси, горничную мисс Мэри. На дереве по-прежнему висел парус, мисс Мэри провела госпожу через двор к Люси и указала на землю. Меня будто обдало горячей волной.

– На что они смотрят? – спросила матушка, глядя, как вся тройка наклонилась и уставилась на что-то под ногами.

Люси со всех ног бросилась к дому.

– Подарочек! Подарочек! – заорала она, подбежав ближе. – Госпожа велит тебе немедленно подойти.

Я пошла, хорошо зная, что меня ждет.

В глине спеклись мои слова, взятые из букваря. Размазанный сверху слой растрескался, и показались глубокие расщелины букв.

«МАЛЫШ, ПОДУЙ В РОЖОК. ХЕТТИ».

Сара

Минуло два дня после того, как ураган залил водой весь Ист-Бей до Митинг-стрит. Перед завтраком Бина постучала в мою комнату, в глазах ее читались страх и сострадание, и я поняла, что произошло нечто ужасное.

– Кто-нибудь умер? Отец…

– Нет, все живы. Ваш папенька просит вас в библиотеку.

Приглашение странно подействовало на меня: когда я подошла к туалетному столику, чтобы взглянуть на ленту в волосах, у меня даже колени подгибались.

– Что случилось? – Я поправила бантик, пригладила платье и взглянула на отражение служанки в зеркале.

– Мисс Сара, не знаю, чего он хочет, – покачала она головой, – но мешкать не стоит.

После чего приобняла меня за талию и увлекла из комнаты. В коридоре лежало новое лоскутное одеяло Хетти, будто пришпиленное к полу множеством треугольников. Мы спустились по лестнице и задержались у двери библиотеки. Бина не стала повторять свое: «Бедная мисс Сара». Вместо этого сказала:

– Послушайте Бину. Не плачьте и не убегайте. Будьте молодцом.

Видимо, ее слова должны были приободрить, но они окончательно выбили меня из колеи. Я постучала в дверь, колени снова задрожали. Отец сидел за письменным столом, изучая стопку документов. Волосы его были напомажены и зачесаны назад.

Подняв лицо, он сурово взглянул на меня:

– Ты разочаровала меня, Сара.

Он настолько ошеломил меня, что ни плакать, ни бежать прочь я была не в состоянии.

– Я ни за что не стала бы намеренно вас разочаровывать, отец. Хочу только…

Он взмахнул рукой:

– Я позвал тебя, чтобы ты слушала. Молчи!

Сердце бешено колотилось в груди – вот-вот выскочит.

– Мне сообщили, что твоя служанка-рабыня научилась грамоте. Не вздумай отрицать. Она написала на земле двора несколько слов и даже не забыла имя подписать.

«Ох, Подарочек, нет!» Я отвела взгляд от суровых укоризненных глаз, пытаясь представить, что произойдет дальше. Подарочек слишком беспечна. Нас разоблачили. Однако я поверить не могла, что отец посчитает умение читать непростительным прегрешением. Накажет меня как должно, и, без сомнения, по настоянию матери, а потом смягчится. В глубине души он, конечно, понимает, что ничего плохого я не сделала.

– Откуда, по-твоему, у нее это умение? – спокойно спросил он. – Снизошло как гром среди ясного неба? Или она с ним родилась? Или настолько гениальна, что сама научилась читать? Разумеется, мы знаем, кто обучил девочку, – ты. Ты пренебрегла матерью, отцом, законами штата, даже своим пастором, который настойчиво предостерегал тебя. – Он встал с кожаного кресла, подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки. Потом заговорил более дружелюбно: – Я спрашиваю себя, как ты можешь не повиноваться с такой легкостью и неуважением к старшим. Думаю, причина в том, что ты избалованная девочка, не понимающая своего места в мире, и в этом отчасти моя вина. Я слишком снисходителен к тебе. Моя терпимость позволяет тебе переступать некие границы, как сейчас.

Меня охватил неведомый раньше ужас, я осмелилась заговорить, но горло сжал знакомый спазм.

– …Простите, отец… – зажмурившись, с трудом произнесла я. – Я не хотела вас обидеть.

– Неужели?

Не заметив, что ко мне вернулось заикание, отец вышагивал по душной комнате, читал наставления, а с каминной полки на нас невозмутимо взирал мистер Вашингтон.

– Полагаешь, нет вреда в образованном слуге? В нашем мире есть печальные истины, и одна из них – в том, что читающие рабы представляют собой угрозу. Они будут в курсе новостей, которые могут спровоцировать их на действия, неподвластные контролю. Да, несправедливо лишать их знаний, но существуют другие ценности, которые следует защищать.

– …Но, отец, это неправильно! – воскликнула я.

– У тебя хватает дерзости возражать мне даже сейчас? Нужно было привести тебя в чувство сразу после документа об освобождении Хетти, оставленном у меня на столе, но я продолжал нянчиться с тобой. Подумал, что ты, увидев разорванную бумагу, поймешь: Гримке не разрушают правил и законов, по которым живут, даже если не согласны с ними.

Мне было неловко. Какая же я глупая! Мою вольную грамоту разорвал отец. Отец!

– Пойми меня правильно, Сара. Я буду защищать наш образ жизни и не потерплю бунта в собственной семье!

Когда во время застольных дебатов я высказывалась против рабства и отец с улыбкой поощрял меня, я думала, он оценивает по достоинству мою позицию. Разделяет ее. Но сейчас меня осенило: я была ручной обезьянкой, пляшущей под аккордеон хозяина. Отец веселился. Или, быть может, поощрял мои оппозиционные взгляды только потому, что они помогали остальным отстаивать свою позицию. Или терпел их, поскольку споры заменяли устные упражнения, помогающие дочери преодолеть заикание?