Victory Park - Алексей Никитин Страница 16

Иван Багила давно привык к тому, что здесь, на Комсомольском, услышав его имя, почти всегда спрашивают про деда. А если и не спрашивают, то все равно на какие-то мгновения погружаются в себя, пытаясь вспомнить, откуда же его знают.

Для Ивана, который вырос рядом с дедом Максимом и мог наблюдать его в разных обстоятельствах, тот оставался фигурой такой же загадочной и непонятной, как для любого гостя. А гости были у них все время, сколько Иван себя помнил. Они приезжали, приходили пешком, сидели на лавочке возле дома, стояли в очереди, пытались разговаривать с Иваном, угощали его какой-то дрянью – конфетами, орехами, мармеладом в грязной сахарной пудре. Они расспрашивали Ивана про деда – задавали дурацкие, пустые вопросы. Но ничего особенного, такого, чего не знал бы про деда Максима любой в Очеретах, Иван рассказать им не мог. Да если бы и мог, все равно не стал бы – с какой стати? И то, что он чаще других встречал внимательный взгляд этого невысокого человека со щеткой жестких, когда-то черных, а теперь серовато-седых усов, в поношенном сером костюме и старом картузе, не меняло ничего. Он догадывался, что дед Максим чего-то ждет от него, но не понимал, чего именно. Это так неприятно, не оправдывать чужих надежд. Особенно если не знаешь, что от тебя хотят.

У деда было двое детей и двое внуков – Иван и Дарка. Дочь Таня жила с ним в Очеретах, а сын Семен, отец Ивана, лет пятнадцать назад, разругавшись с дедом, завербовался на Север. С тех пор он появлялся в Очеретах дважды, словно не мог спокойно жить, не доругавшись с семьей до полного и окончательно разрыва, и оба раза, продержавшись в Очеретах меньше недели, уезжал назад в поселок Игрим Ханты-Мансийского национального округа. Там он сперва работал бульдозеристом, но всю жизнь возиться в грязи и соляре не собирался – несколько лет спустя заочно окончил Московский нефтяной институт и к началу восьмидесятых стал заметной шишкой в тресте «Тюменгазпром». Появилась у Семена и новая семья, знать которую дед Максим не желал.

Чтобы разобраться в причинах конфликта, надо было хорошо представлять все повороты лихой биографии самого деда Максима. А о ней не только Иван не знал почти ничего, но и его тетка Таня были знакома лишь с очень аккуратно отредактированной версией.

В первой половине двадцатого века Украина оказалась самым опасным местом в Европе. Здесь выживали не сильные, а гибкие и осторожные. Развитый инстинкт самосохранения стоил всех прочих природных талантов. Надо ли удивляться, что многие потом не решались или просто не хотели рассказывать детям, как жили с начала Первой и до окончания Второй мировой войны. Вот и про Максима Багилу даже самые близкие ему люди знали очень немного.

Его мобилизовали петлюровцы зимой девятнадцатого, Максиму тогда как раз исполнилось восемнадцать лет. В сентябре под Уманью он перешел к Махно и воевал у батьки больше года, сперва против Деникина, затем против Врангеля. Поздней осенью двадцатого, уже в Крыму, когда Врангель был разбит, части Четвертой армии красных окружили отряды Махно и потребовали их самороспуска. Кавалерии Махно тогда удалось выйти из окружения и даже вырваться из Крыма, но на пути к Гуляйполю ее все-таки настигли, и вот из того, последнего, боя вышли живыми и соединились с основными войсками батьки только три неполных сотни бойцов. Максим Багила в Гуляйполе не появился, и о том, где он провел следующие пятнадцать лет, не известно ничего. С конца двадцатых в Очеретах его уже не ждали, но в тридцать пятом, хромая, он вернулся домой и тихо прожил в родном селе почти два года. Это выглядело странно и непонятно, впрочем, в тридцать седьмом странности закончились, все стало на свои места: Багилу арестовали за шпионаж в пользу Румынии – якобы еще в двадцатых он уходил в Румынию с остатками частей Махно, но там оставил батьку, был завербован Сигуранцей и, получив задание, вернулся на Украину. Багиле дали десять лет, и – удивительно – через десять лет, в сорок восьмом, когда почти всем, отсидевшим свое, запросто добавляли срока и давали повторно уже не по десять, а по двадцать пять, он опять вернулся в Очереты. Но вернулся другим человеком. В селе это поняли, когда Максима Багилу арестовали, а потом немедленно, словно обжегшись, отпустили. Какие слова тогда были сказаны, кем и кому – неизвестно, но в Очеретах точно знали, что после этого за советом к старому не раз приезжал лично министр внутренних дел УССР товарищ Строкач. Причем министр приезжал как до своей недолгой опалы, случившейся весной 1953 года, так и после нее, до самого перевода генерала в Москву. А следом за ним потянулось к Багиле в гости и другое начальство.