Ящик Пандоры - Марина Юденич Страница 16

— И что же вы увидели, вернувшись в комнату, где леди пила чай? Не останавливайтесь, Ванда, продолжайте, продолжайте, пожалуйста, вашу историю.

— Леди пила чай? — Ванда очень хотела выполнить просьбу невидимого собеседника, но мысль действительно ускользнула, хотя обрывки ее еще метались в сознании: источающий презрение старческий, дрожащий голос леди Бромлей… чай, чай… затхлый запах крохотной комнаты, которую высокопарно именовали столовой. Там почему-то никогда не проветривали… Да, никогда… Но почему? Леди Розалинда не была противницей свежего воздуха? Ах да, Анри… Боялись простудить древнего Анри… Чай… Действительно, они же пили чай. Даже запах снова вернулся к Ванде оттуда, из далекого прошлого, цветочный запах «Эрл Грэй». Но не только он… Что-то еще, очень неприятное, тошнотворное… Рвотный спазм вдруг сковал ее гортань снова, как и тогда. Ах да, конечно! Анри! Мерзкий Анри! Он специально срыгнул возле ее чашки. Спазм и тогда подступил к ее горлу, и она замерла в ужасе. Но леди Бромлей потребовала, чтобы она пожевала для Анри кусочек сконса. Тогда она не выдержала и, зажав руками рот, выскочила из комнатушки. Да, да, все было именно так. Как она могла забыть этот ужасный, мерзкий случай? Но ведь она вроде бы уже рассказала о нем невидимому собеседнику.

— Да, действительно, после этого… после этого постыдного приступа я вернулась к столу: леди не переносила моего отсутствия…

— Замечательно, пани Ванда. Вы вернулись, аккуратно отворили дверь и… И что? Что открылось вашим глазам?

— О! Дорогой пан, теперь я вспомнила. Это было ужасно. Леди Розалинда… она… она поила Анри из моей чашки. И если бы я этого не заметила, то, вернувшись за стол, долила бы себе еще чаю и стала бы пить из ТОЙ же чашки! Пан понимает меня?!

— Прекрасно понимаю. И что же сделали вы тогда?

— Ничего. — Иезус Мария, как объяснить ему, этому доброму и внимательному человеку, что ничего не могла она сделать тогда. Тогда! Она еще несколько минут стояла у стола, бормотала свои извинения и выслушивала грозную отповедь разгневанной леди. Все это время та прижимала к груди мерзкое слюнявое животное, которое с явным удовольствием лакало чай из ее чашки. Потом… Что было потом? Потом леди устала выражать свое неудовольствие и держать мопса на руках. Чаепитие было закончено. Ванда не посмела даже разбить ту злополучную чашку, хотя ужасно хотела сделать это, и вовсе не потому, что была разгневана или возмущена. Нет, эти чувства тогда были непозволительны ей, жалкой нищей компаньонке. Просто посуды в доме леди Бромлей было не так уж много, а порядок существовал железный. И эта самая дешевенькая и простенькая из всех, к тому же треснутая чашка была закреплена за ней, Вандой, и это значило, что в следующее чаепитие ей придется снова пить из нее, хотя Ванда представляла себе, насколько это будет для нее мучительно. И все же она не посмела разбить проклятую чашку, а только терла и терла ее в полоскательнице, заливаясь тихими бессильными слезами.

— Да, ничего. Вы можете большего и не объяснять мне — и так все понятно. Что вы могли тогда? Бедное, несчастное, одинокое дитя! Но скажите мне, пани Ванда! Теперь скажите, что бы вы сделали тогда, если бы могли? Так, как можете сейчас. Ну, смелее, госпожа баронесса, что бы сделали вы сейчас, ведь история повторяется…

— Сейчас? Вы шутите, мой господин? Как может повториться та история?

— Взгляните туда, в даль комнаты. Разве там не чайный стол леди Бромлей? И ваша чашка у нее в руках, и отвратительный Анри на коленях. Смотрите, пани Ванда, второго раза может вам и не представиться!

Но Ванда вдруг поняла это и сама, и действительно в полумраке своей просторной спальни разглядела она словно живую картинку из прошлого: убогая комнатенка сумасшедшей леди, стол, покрытый белой скатертью, отстиранной и заштопанной многократно ее, Ванды, руками, чайные чашки на нем. И вот она, сама леди Бромлей, трясущейся сухой рукой тянется через стол и… дотягивается-таки до ее недопитой чашки…

Стремительно сорвалась Ванда с кровати и бросилась в полускрытый тьмой дальний угол комнаты. Доктор не последовал за ней. Из своего укрытия в глубоком кресле барона он хорошо видел, как мечутся, развеваясь в полумраке, полы светлого пеньюара баронессы, будто она вдруг пустилась в какой-то странный, неестественный танец, однако доктору хорошо была понятна логика ее движений: вот схвачено за шиворот и отброшено в сторону ненавистное животное, на мгновенье ему показалось даже, что он слышит его возмущенный, отчаянный визг. А что же чашка? Ага, потрясенная выходкой компаньонки, миледи лихорадочно прижимает ее к груди вместо утраченного мопса. Но это ненадолго. Бесшумно шевелятся губы Ванды: что-то гневное, презрительное бросает она в лицо старухе. Теперь дошла очередь и до чашки — вот Ванда вырывает ее из рук застывшей в ужасе дамы. Несколько мгновений она сжимает ее в руках на уровне лица, словно рассматривает, запоминая, или, напротив, прощается и хочет забыть навек. Потом красивый, исполненный грации и величия взмах длинной тонкой руки, почти полностью обнаженной — тонкий шелк пеньюара теперь соскользнул с нее, — и отчаянный сильный бросок. Всё — все силы, вся ненависть, вся боль и все проклятия прошлому в этом броске. Так швыряют на растерзание голодной своре псов сердце поверженного врага, только что извлеченное из трепещущей еще груди.

Снова доктору на мгновенье почудился слабый звон, словно о стену разбилась тонкая, хрупкая старинная чашка, разлетевшись на тысячи крохотных осколков, более напоминающих в этой картинке мелкий стеклянный дождь.

Но настало время ему приниматься за работу. Через секунду он был уже подле Ванды и, мягко взяв ее под руку, повел обратно к постели. Впрочем, женщина совсем не сопротивлялась. Напротив, тело ее стало вдруг мягким, лишенным сил. Душевный порыв, только что заставивший ее кружиться в вихре грациозных, сильных и смелых движений, иссяк, умчался, скрываясь в недрах сознания, и телесная оболочка обмякла, как насильно поднятое кем-то тело глубоко спящего человека.

Уже в вечерних своих выпусках самые дотошные венские газеты сообщили об очередном феноменальном эксперименте знаменитого психиатра, излечившего одну из самых блестящих дам венского общества от загадочного недуга всего лишь за один сеанс.

Разумеется, имени пациентки прославленного доктора газеты не сообщали, как не сообщали и подробностей ее странного недуга и волшебного исцеления.

— Может, выпьешь воды? — Терпению Виктора, похоже, наступал предел, но и Ванда, по счастью, к этому моменту уже почти отсмеялась.

— Прости. — Она аккуратно вытерла совершенно натуральные слезы, градом катившиеся из глаз, когда она искренне смеялась. Это было свойство ее организма, и с этим ничего нельзя было поделать, потому, отправляясь в театр смотреть комедию, Ванда щедро запасалась носовыми платками: если комедия оказывалась на высоте — слезы текли рекой. — Прости, — еще раз повторила она, стараясь вложить в голос всю искренность сожаления. Ей правда было жаль, что так получилось. — Но для меня это оказалось слишком неожиданно. Слушай, мне бы не очень хотелось исследовать подробности этого твоего, прямо скажем, нетривиального шага, но и не спросить я не могу, прости Бога ради…