Леонид обязательно умрет - Дмитрий Липскеров Страница 16

Он уже одевался, зная, что ночевать она его не допустит. Считал ее сукой за это. Был зависим до болезни, мучился, находясь без нее, отчаянно, но поделать ничего не мог. Оставалось лишь мстить по-мелкому. Что он и делал…

— Ошибки бывают. Тракторист-целинник, говоришь?.. Ты его руки видела? Он за всю жизнь лопаты в руках не держал. Только пачки денег и бабские задницы!

На этих своих словах у него защемило в груди, обдало адреналином кишки. Представил ее ягодицы в руках с холеными наманикюренными пальцами.

Ей было и так впору вешаться, а здесь ноги не удержали, и она сползла по стене, откинув голову на горячую батарею. Первый раз при нем заплакала. Вспомнила Пашкины пальцы…

Рыжая, бледная, как луна, голая…

Сука-а!!! — вскипел в нем адреналин.

Он сумел промолчать, тихо произнес «пока» и вышел вон.

Утром следующего дня в Юлькину коммунальную квартиру ворвалась Ксанка. По пути к комнате подруги она высокомерно оглядела Се-Се, который за глаза называл соседскую подругу селедкой или драной оглоблей. Ему всегда хотелось спросить ее, не играла ли она когда-нибудь в баскетбол с мужчинами, но природная скромность не позволяла. Слоновая Катя сравнивала подругу Юльки с длинным белогвардейским мундштуком для папирос. Почему белогвардейским, ей самой было неизвестно, но точно не красноармейским. Бабского в Ксанке имелось мало, если не сказать совсем ничего — полнейшая Юлькина противоположность. Шкелетина, басит прокуренным голосом, ни задка, ни передка… Слоновой Катьке нравились лишь кольца на Ксанкиных пальцах. Массивные, с большими камнями, зелеными и лазурными. Она тоже такие хотела… Еще Катька знала, что у Ксанки есть мужчина по имени Чармен, или прозвище у него такое… Видала раз, но мельком… Такие нравились ей — небольшого роста, со жгучими черными глазами, с такими же черными волосами, украшенными волнистыми седыми прядями. С носом армянина или еврея, этот Чармен казался мужчиной крепким, крутого нрава. Приходил на давний Юлькин день рождения. Вел Ксанку не под руку, а держал за предплечье заросшими черными волосами пальцами, словно косулю за горло, чтобы даже не рыпалась. У него тоже имелось замечательное кольцо, скорее перстень, с золотой ящеркой, прилепленной к камню…

— Здрасьте, — пронеслась по коридору Ксанка. Се-Се не расслышал приветствия, а Катька коротко напутствовала гостью.

— Ты предупреди ее, чтобы не орала ночами! Выселим на сто первый километр!

Шкелетина в ответ даже не удостоила чернь поворотом головы. Грохнула толстенной Юлькиной дверью.

Она лежала в несвежей постели, уставив свои чистые глаза в потолок с лепниной, сохранившейся с дореволюционных времен.

Ксанка не ругала ее, не увещевала взять себя в руки, просто пробасила коротко:

— Рассказывай!

И она все выложила. Бесстрастным голосом.

Поведала зачем-то о подполковнике с голубым стеклянным глазом, о расстрелянном Пашке и о гэбэшнике Антонове, которого ненавидит, но по-бабски без него не может, такого у нее не было, она даже блюет от кайфа.

Ксанка здесь немного удивилась, но вида не показала. В ее сексуальном опыте подобного не имелось.

— Он в КГБ работает, — повторила Юлька.

Радостно, — резюмировала Ксанка, закурила длиннющую «Яву-100», за секунды наполнив комнату клубами дыма. В нем, седом, тотчас заиграло солнце, выскользнувшее из-за зеленого церковного купола.

Юльке от вкуса табака, от Ксанкиного запаха чистого тела, смешанного с французскими духами, которые где-то умудрялся раздобыть Чармен, от солнечного луча вдруг стало чуточку легче, она даже улыбнулась, но здесь рвотный позыв заставил ее тело метнуться, выворачивая желудок наизнанку.

Ксанка за мучениями подруги наблюдала со спокойствием отлично просоленной селедки. Прав был Се-Се… С удовольствием затягивалась сигаретиной, пока не скурила третью до фильтра… Здесь Юльку отпустило. Она отвалилась на мятые подушки и тяжело дышала ртом.

— Собирайся! — скомандовала Ксанка.

— Куда?

Губы бледные, в глазах слеза.

— Там узнаешь!

Сопротивляться Юлька была бессильна. Ксанка ловко подтянула на нее чулки, прочно закрепив их на поясе… Свитер поверх голого тела… Юбка чуть мятая… Туфли…

А на улице, на всякий случай, дожидался в надраенной до блеска «Победе» Чармен.

— Давай к Равиковичу! — опять скомандовала Ксанка, когда они с Юлькой уселись на мягкий автомобильный диван.

— Конечно, — не вдаваясь в детали, согласился Чармен.

И они поехали по утренней Москве, под звуки радио, на котором вместе работали, слушая радостную программу «С добрым утром!», надеясь, что утро действительно окажется добрым и радостным, что их молодость все победит! Во всяком случае, их с Юлькой молодость. Чармена в расчет никто не брал. Чармен сам все рассчитывал.

Равикович оказался гинекологом-частником, открывшим дверь только после условного стука и пароля, состоявшего из малоизвестного словосочетания — «гипоксия плода».

Чармена с собою не взяли, да он вовсе и не стремился общаться с человеком с носом, очень похожим на его собственный.

Ксанка недолго шепталась с тайным знатоком по женской части. Равикович пару раз кивнул в знак согласия, а потом с удовольствием растянулся в улыбке, демонстрируя великолепные зубы. У гинеколога имелся знакомец стоматолог, он врачевал на дому дантистову жену, получая взамен великолепный рот.

— Места по вашему профилю, — улыбался дантист, шуруя зеркальцем, — и места по моей специальности — чрезвычайно похожи!

— И частенько они служат одному и тому же! — поддерживал шутку Равикович.

В каком-то году в России назовут такой обмен услугами бартером.

Безусловно, Юлька в своей жизни уже не раз посещала гинеколога. Но случалось это всегда в районной поликлинике, и хоть врачом была женщина, что являлось плюсом для комфорта, но остальное — кресло, обтянутое потертым тысячами женских задниц коричневым дерматином, с облупленной краской рогатками для ног, а самое главное, инструментарием, ужасающим на вид и запредельно холодным, как будто его специально выдерживали в морозильной камере… Все вышеперечисленное было нестерпимо ужасным.

У Равиковича женская медицина оказалась обставлена совсем по-другому. На стенах кабинета — картины, да все вычурные какие-то, абстрактные; диковинные цветы в глиняных горшках, своей пестрой зеленью делающие гинекологический кабинет похожим на место, откуда космонавты выходят на посадку в ракету.

Кресло казалось совершенно новым, и не с кожзаменителем каким-нибудь, а с самой натуральной лайкой.

— Зачем? — искренне не понимала Юлька.

— Не помешает! — тоном, не терпящим отказа, объявила Ксанка.

— Я — здорова!

— Садись!

Равикович не совсем понимал, что происходит, но ко всякого рода ситуациям привык, а потому спокойно ожидал.