Спи, бледная сестра - Джоанн Харрис Страница 16

— Я замерзну, — возмутилась я. — И я не хочу никакого молока, у меня так болит голова.

— Не капризничай, — посоветовал он. — Я разожгу огонь, ты примешь немного опия с молоком, и совсем скоро тебе станет лучше. — Он потянулся за пузырьком на камине.

— Нет! Я уже пила, — сказала я, но Генри не обратил внимания на мой протест. Он отмерил три капли настойки в молоко и протянул мне стакан.

— Генри…

— Не смей так меня называть! — Шутливый тон на мгновение исчез, поднос со стаканом и печеньем дрогнул, и молока плеснуло через край. Генри заметил, но промолчал. Губы его сжались: он ненавидел любое расточительство и грязь, но голос его был по-прежнему спокоен. — Неуклюжая девчонка! Ну, хватит, не заставляй меня сердиться. Будь паинькой, выпей молоко и посиди у меня на коленях. Я попыталась улыбнуться:

— Да, мистер Честер.

Он не разжимал губ, пока я не выпила все молоко, и лишь тогда расслабился. Он небрежно опустил поднос на пол и обнял меня. Я постаралась не напрягаться, чувствуя тошнотворную тяжесть молока в желудке. Голова кружилась, сотни следов объятий Моза — точно пылающие уста, вопящие в гневе и ярости от того, что этот человек осмеливается трогать меня руками. Тело мое наконец подтвердило то, что разум боялся признать: я ненавидела мужчину, за которого вышла и которому принадлежала по закону и долгу. Я его ненавидела.

— Не волнуйся, — прошептал он, водя пальцами по моему позвоночнику сквозь ткань сорочки. — Вот так, хорошая девочка. Сладенькая Эффи.

Торопливо, дрожащими руками, он расстегивал пуговицы моей сорочки. Волна отвращения накрыла меня, и я безвольно отдалась его прикосновениям, ни на секунду не прекращая молиться дикому языческому богу, которого Моз разбудил во мне, о том, чтобы это поскорее закончилось, чтобы он ушел, чтобы я могла провалиться в опиумный колодец и забыть о его тошнотворных виноватых объятиях.

Я очнулась, словно от глубокого обморока, увидела, что дневной свет пробивается сквозь шторы, и неловко выбралась из кровати, чтобы открыть окно. Воздух был свеж и влажен, я протянула руки к солнцу и почувствовала, как силы возвращаются в мои дрожащие члены. Я тщательно вымыла все тело и, переодевшись в чистое белье и серое фланелевое платье, нашла в себе смелость спуститься к завтраку. Еще не было и половины седьмого, а Генри встает поздно, значит, за столом его не будет, думала я, и я смогу собраться с мыслями после того, что произошло вчера вечером, — нельзя, чтобы Генри понял, что творится в моей душе и какую власть он имеет надо мной.

Тэбби приготовила яйца с беконом, но я не смогла проглотить ни кусочка. Лишь выпила горячего шоколада, чтобы ублажить Тэбби — иначе она сказала бы Генри, что мне нездоровится. Я потягивала шоколад и ждала у окна, листая стихи и наблюдая, как встает солнце. Генри явился в восемь, одетый в черное, словно собирался в церковь. Он прошел мимо меня без единого слова, уселся за стол, щедро положил себе бекона, яиц, тостов и почек и развернул «Морнинг Пост». Он завтракал в тишине, изредка нарушаемой шорохом газеты. Почти не притронувшись к еде, он встал, педантично сложил газету и поднял на меня глаза.

— Доброе утро, — спокойно сказала я, переворачивая страницу.

Вместо ответа Генри лишь сжал губы — он всегда так делал, если злился или если кто-то ему возражал. С чего ему злиться, я не знала, однако ему были свойственны частые перемены настроения, и я уже давно перестала пытаться их понять. Он шагнул ко мне, взглянул на книгу, которую я читала, и нахмурился.

— Любовная лирика! — желчно произнес он. — Я ожидал, что вам, мадам, учитывая образование, которое я позаботился вам дать, хватит здравого смысла, уж сколько там его отмерил вам Бог, не тратить время на подобную чепуху!

Я торопливо закрыла книгу, но было уже поздно.

— Разве я не даю вам все, что вы хотите? Разве вам чего-то не хватает: платьев, юбок, чепчиков? Разве я не оставался с вами, когда вы болели, не мирился с вашими капризами, истериками и мигренями?.. — Резкий голос становился все пронзительней, острый, как струнная проволока.

Я осторожно кивнула.

— Любовная лирика! — горько сказал Генри. — Значит, все женщины одинаковы? Неужто ни одна не избежала проклятия всего женского рода? «Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщину между всеми ими не нашел». [19]Разве я такой плохой учитель? Почему ученица, которую я считал неподвластной слабостям своего пола, тратит время на причудливые фантазии? Дай это мне!

Взяв книгу, он мстительно бросил ее в огонь.

— Конечно, — язвительно добавил он. — Ваша мать — модистка, она привыкла потакать слабостям высшего света. Должно быть, никто не позаботился наставить вас. Хорошенький священник был ваш отец, если позволял вам забивать голову подобными нелепостями. Должно быть, он считал этот опасный вздор романтичным.

Я знаю, нужно было молчать, избежать ссоры, но омерзение предыдущей ночи еще жило во мне, и при виде Шелли, Шекспира и Теннисона, охваченных языками пламени, я не сдержала гнева.

— Мой отец был хорошим человеком, — яростно заявила я. — Иногда мне кажется, что он рядом, наблюдает. Наблюдает за нами. — Я заметила, что Генри напрягся. — Интересно, что он думает, — тихо продолжила я. — Интересно, что он видит. Лицо Генри будто сжалось в кулак, и я взорвалась:

— Как смеешь ты жечь мои книги! Как смеешь ты читать мне нравоучения и обращаться со мной как с ребенком! Как ты можешь, ведь ночью… — Я прервалась, стиснув зубы, чтобы не закричать во весь голос о своей тайной ненависти.

— Ночью… — Он понизил голос.

Я вызывающе вздернула подбородок: — Да!

Он знал, что я имела в виду.

— Я не святой, Эффи, — глухо сказал он. — Я знаю, что слаб, как и все мужчины. Но это ты — ты подталкиваешь меня. Я стараюсь сохранить в тебе чистоту. Господи боже мой, как я стараюсь. Прошлой ночью все это было из-за тебя: я видел, как ты смотрела на меня, причесываясь, я видел розы на твоих щеках. Ты решила соблазнить меня, и я сдался, ибо я слаб. Но я все равно люблю тебя и потому стараюсь, чтобы ты оставалась чиста и невинна, как в тот день, когда я встретил тебя в парке. — Он повернулся ко мне и схватил за руки. — Ты казалась ангельским ребенком. Но уже тогда я догадался, что ты послана искушать меня. Я знаю, ты не виновата, Эффи, это твоя природа — Бог создал женщин слабыми и испорченными, полными вероломства. Но ради меня ты должна бороться с этим, отринуть грех и впустить Господа в свое сердце. О, как я люблю тебя, Эффи! Не сопротивляйся чистоте моей любви. Прими ее и мою власть, словно от любящего отца. Доверяй моему глубокому знанию мира и уважай меня, как уважала бы своего бедного покойного отца. Хорошо?

Сжимая мои руки, он смотрел мне в глаза с такой искренностью, и такова была власть многих лет послушания, что я смиренно кивнула.