Свои - Валентин Черных Страница 16

— Нашел чем гордиться. — Мать поджала губы.

— Я просто констатирую.

— Выучился. Слова даже иностранные употребляешь.

— Перевод: констатировать — значит обозначать. — Я достал амбарную книгу, в которую мы с матерью записывали наши расходы и доходы. — Посмотрим. Вот твоя зарплата, вот наши доходы. Все хозяйство практически на мне. Сбор клюквы, грибов.

— Но продаю их я, — возразила мать.

— Посредник получает обычно десятую часть. Так что и кормлю, и содержу я себя сам. И проблемы свои решаю сам. И не жалуюсь, когда бьют меня, а если бью я, так это опять же мое дело. И ты здесь мне ни помочь, ни помешать не можешь.

Я намеревался провести обстоятельный разговор, но понял его бессмысленность. Я никогда не смогу переубедить мать и вряд ли уже когда-нибудь соглашусь с ней, поэтому я закончил жестко и четко:

— Никаких скандалов устраивать ты не будешь. Устроишь — уйду из дома.

— К кому? — спросила мать.

— Когда буду уходить, решу. К Жоржу, к Лидке, на завод учеником. Уйду и никогда не вернусь. А ты меня знаешь. Если я что-то решаю, я всегда выполняю. Все.

И я, взяв ватное одеяло — под тонким шерстяным уже стало спать холодно — ушел на веранду. Уснул сразу: таких, набитых эмоциями, дней у меня, пожалуй, еще не было. Еще вчера в это время я слушал рассуждения Жоржа, потом разборка с Воротниковым-младшим, разговор с Воротниковым-старшим, вечер с Верой, из которого еще придется делать выводы, бессмысленный разговор с матерью можно было и не вести, потому что легко просчитывался, с чего он начнется и чем закончится.

Мне приснился сон, что я стою возле райкома с ружьем Жоржа, выходит Воротников-старший, и я, почти не целясь, стреляю, потому что с такого расстояния при разлете дроби попадать необязательно. И Воротников падает. Несколько лет в детстве меня мучили кошмары. На меня нападали, я нажимал курок ружья, но ружье не стреляло. Но после того как я с Жоржем несколько раз сходил на охоту и подбитые мною куропатки, взлетая, падали в снег, а выскочившего из норы барсука я уложил с первого патрона, ружье во сне у меня стало стрелять.

Воротников остался лежать на крыльце, а я бежал по улицам Красногородска, бежал быстро, чтобы успеть свернуть в лес, который начинался на холме.

Утром на первой перемене я увидел Веру. Она прошла мимо, не замечая меня, у нее под глазами тоже были темные крути. Теперь, когда в Москве автомобильные пробки еще больше, чем в Афинах или в Нью-Йорке, я часто езжу на метро. Меня узнают, здороваются, и я здороваюсь с совершенно незнакомыми мне людьми, возможно будущими моими избирателями. Когда они будут голосовать, они вспомнят об этих встречах в метро, — я такой же, как они, так же езжу в метро и стою в переполненном вагоне, держась за поручень. И, вспомнив это, они проголосуют за меня. Иногда есть свободные места, я сижу и рассматриваю пассажиров, сидящих напротив, и, когда я вижу вот такие темные полукружья под глазами молодых и совсем немолодых женщин, я всегда вспоминаю Веру и знаю, что им этой ночью было хорошо. Я завидовал их мужьям и любовникам. Оказаться бы ночью рядом с этими женщинами! Но эта мечта никогда не осуществится, в Москве очень много молодых и красивых женщин.

Но в то утро я взбесился. Вчера почти вытолкнула, сегодня даже не замечает, и я решил, что больше никогда к ней не пойду, я ее тоже не буду замечать, — я тогда был максималистом и думал только о себе.

Вечером я зашел в магазин за хлебом.

— Привет, Маша, которая не наша, — поздоровался я.

— Привет. — Маша улыбнулась. — Опять «Ливадию»?

Я не испытывал никакой робости.

— Опять, — сказал я, решив, что принесу вино матери, она любила портвейн, вообще всякое сладкое вино. Мать радовалась подаркам, как маленькая девочка, кроме меня, ей почти никто ничего не дарил. Только Жорж, но он приезжал к нам редко.

Маша приставила подставку-стремянку и полезла доставать «Ливадию». Она протянула руку к верхней полке, платье у нее задралось, и моя рука мгновенно оказалась у нее под платьем, я почувствовал прохладу шелка трусиков. Трусики легко скользнули вниз, теперь я чувствовал гладкую прохладную кожу ее ягодиц. Она посмотрела на меня сверху и почему-то шепотом спросила:

— Ты что? Сейчас кто-нибудь зайдет…

Я задвинул щеколду и выключил свет.

— Я ничего не вижу, — сказала она сверху.

Я зашел за прилавок, протянул руки, обхватил ее и снял со стремянки. В темноте я нашел ее губы, открытые и нежные. В магазине было тесно. Всюду стояли ящики. Я повернул ее, привалил к прилавку в «позиции львицы», по известному учебнику сексологии для школьников. У нее была замечательная фигура. Уже имея хоть и небольшой, но опыт, я входил в нее осторожно, она прижалась ко мне и уже через несколько секунд заспешила, но в этой позиции она была почти беспомощна, управлял я. Она вскрикнула, попыталась освободиться, но я не спешил и, только когда почувствовал, что она кончила еще раз, в несколько толчков кончил сам.

Она взяла меня за руку, провела в подсобку магазина, включила свет, поправила прическу и села на мешок с сахаром, успокаивая дыхание.

— Я думала, ты щенок, а ты уже кобель. — И она погладила меня. — Чего хочешь? Шампанского? Шоколада?

— Ничего, — ответил я. — Только тебя.

— Сегодня все, — заявила она. — Я больше не выдержу. Жаль, что тебе так мало лет.

— Это скоро пройдет, — пообещал я.

— Я выхожу замуж, — сообщила Маша.

— А чего так торопишься? — спросил я.

— Ничего себе «торопишься», — ответила она. — Мне двадцать четыре. Переспать все готовы, а замуж только он предложил.

— А кто он?

— Мишка из «Заготзерна».

— Знаю. Толстый такой.

— Ничего, со мною похудеет, — пообещала Маша. — Так что будем считать это последней гастролью. На той неделе в пятницу у меня регистрация, а в воскресенье свадьба.

— До свадьбы еще есть время, — сказал я.

— До свадьбы нет, а после свадьбы, наверное, будет. — Она вздохнула.

— Ты чем-то недовольна? — спросил я.

— Может, еще и распогодится, — неопределенно ответила она.

— Не понял.

— Да я с Мишкой уже полгода живу. И за полгода у меня было только один раз. А с тобою за один раз два раза.

— Ты скажи ему, чтобы он не торопился, — посоветовал я.

— Смотри какой ученый, — удивилась она. — Давай все-таки выпьем шампанского. За мою свадьбу.

Она достала бутылку шампанского. Я снял фольгу, раскрутил проволоку и, придерживая пробку, которая начала выдавливаться, открыл шампанское без шума, разлил шампанское в банки из-под кабачковой икры. Мы чокнулись, выпили, закусили шоколадом.

— Ты куда собираешься поступать? — спросила Маша.