Ностальгия - Мюррей Бейл Страница 16

Но будем держаться фактов. Гостиница размешалась в переоборудованном крыле Британского музея, в районе WC2, изобилующем общественными туалетами и туристскими магазинчиками. Парочки пешеходов сверялись с картами, многие — в нейлоновых куртках с капюшонами и в очках, и с видом оглушенной кефали пялились на указатели. На ступеньках расселись американцы. У входа в гостиницу какой-то кокни продавал увядшие цветы.

Как и весь музей в целом, их крыло, с протяженными, выстеленными линолеумом коридорами, славилось качеством эха. Оснащенные спиральными обогревателями и кремовыми железными койками номера скорее походили на больницу или платоновскую идею больницы, и, по всей видимости, чтобы рассеять нелепое впечатление, каждую комнату украшала цветная индийская миниатюра из запасников музея. Вот только над кроватью у Шейлы почему-то висела эротическая картина гуашью (непальская?): тантрическая пара сплеталась в любовном объятии, а мужчина, опершись на локоть, одновременно прикладывался к медному кальяну. Ванная комната была отделана в белом цвете, повсюду, куда ни глянь, стекло и сеть мелких трещин. Спиральные обогреватели, тоже, верно, далеко не новые, то и дело без предупреждения принимались отхаркиваться. В отдельных номерах этот звук граничил с непристойностью. Поначалу Шейла испуганно отпрянула: стоило ей развесить на просушку полотенце, как батарея завибрировала и принялась жаловаться. Саша и Вайолет, поселившиеся в одном номере, так и сели — и закатились хохотом. Каткарты несколько обиделись. Эта гостиница была оборудована ваннами, а вот душа в ней не было. Джеральд уже ушел, в настроении весьма приподнятом: в Национальную галерею отправился. В Лондоне лицо его и походка изменились до неузнаваемости.

Накатило отрадное чувство свободы: огромный город преподносил себя, словно на блюдечке. Он здесь, он ждет. Можно пойти куда вздумается, куда потянет. Пока весь Лондон вкалывает не покладая рук, они вольны стоять и смотреть: что за роскошное ощущение! В холле между тем собралась стайка японцев: их главный поднимал над головой металлический флажок. Дуг, собравшийся в Австралия-хаус, [19]подтолкнул жену локтем. Ну, япошки ж косоглазые; как тут не посмеяться! Гид между тем закрепил на лацкане крохотный телевизор: если кто отобьется от группы, он краем глаза сразу заметит.

Стоило туристам переступить порог гостиницы — и эффект пунктира, как бы «размывающий» Лондон, многократно усилился. Они тут же затерялись среди колонок и серого шрифта бесконечной газеты вперемешку с полузабытыми фотографиями (Пикадилли-серкус!). Нога то и дело оскальзывалась в сточную канаву, и угол зрения сдвигался; как и в случае с газетой, они предвкушающе заглядывали вперед, одновременно «читая» то, что прямо перед глазами. Рекламу они по большей части пропускали. Они оказывались перед массивными фасадами достопримечательностей, что обычно красуются на первой странице, давая пищу передовицам и броским заголовкам: дома номер 10 и 11, прежнее помещение Министерства иностранных дел, палата общин, замызганный Букингемский дворец («мозоль на глазу», как выразился Борелли)…

А дальше красовались бронзовые врата города, старая шляпа-котелок и скромная сдержанность ожидающих шоферов (заседания правления имеют место у самого тротуара), что наводят на мысль о мнимо спокойном море, и сопутствующих ежедневных приливо-отливных колебаниях биржевых котировок, и крупных сделках (своего рода буйки), объявляемых через стол. Раздел «Театр»: лингвистические софиты, приговоры критиков! А иные, углубляясь все дальше, забредали в новые области и отмечали, как резко меняются планировка и язык. Гарнитуру переключили на гротесковый шрифт жирного начертания; мелкие торговцы заговорили с акцентом кокни. Страницы порою нумеровались мелом. Туристы вступили в раздел «Объявления»; мелкие шрифты впаривали бандажи и чулки, форменную одежду, разобранные кресла, сцепленные вешалки, потерявшие товарный вид одеяла: здесь полагалось читать между строк. Секс-шопы: заказ товаров только по почте. Шуршали листья, точно разрозненные страницы. «Уголок ораторов», Гайд-парк. Из Скотленд-Ярда на полном ходу вылетел «вулзли». Ух ты, класс! Вышло солнышко. Кэддоки остановились, сверились с путеводителем: «Лондон от А до Z» — чем не справочник корректора? Разумеется, кое-кто купился на розничные объявления: здесь была «Обувь», «Акуаскьютум» [20](курсивом) — плащи-дождевики и ботинки с эластичными вставками, а вот, глядите, «Либертиз», и «Симпсонз» с Пикадилли; Саша указала на «Селфриджез» и потащила за собою Вайолет. Остальные просто побрели дальше куда глаза глядят, точно заблудшие овцы, останавливаясь где попало. Усталость постепенно брала свое, глаза закрывались сами собой. Серая слякоть под ногами казалась переработанной массой из газетной бумаги и слов, отвергнутых фраз, нюансов истории и мнений. Различия размывались и блекли. Лондон — родина точки с запятой; великое хранилище фактов. Каткарты отыскали-таки Австралия-хаус; там стало полегче. Можно посидеть под люстрами и «Брэнгвинами», [21]полистать свои, австралийские газеты среди родных звуков и смуглых лиц соотечественников.

В тот день в Сент-Джеймсе были побиты несколько мировых рекордов. Хофманны приехали рано — и заняли места, по всей видимости, зарезервированные для арабов. Разумеется, никто им ни слова не сказал, но смышленый аукционист в морковного цвета ботинках и при итонском галстуке явственно воспринимал периодические кивки Хофманна с надменным пренебрежением. Очень скоро пару окружили безмолвные арабы, с ног до головы в белом, и Луиза вновь надела солнцезащитные очки. Благоухающий мускусом ловелас, усевшийся рядом с нею, периодически ронял одну из сандалий и, наклоняясь вперед, поглядывал искоса на соседку, то задевая ее лодыжку, то коленку, так что мысли ее устремлялись в туманные дали: мысли стройной одалиски? Хофманн между тем оглядывался по сторонам, рассматривая висящие одно над другим полотна — некоторые едва не выпадали из своих рам, — а параллельные солнечные лучи одевали великосветского оболтуса на кафедре ореолом, столь любезным сердцу голландских мастеров.

Первым с молотка пошло одно из ранних изображений рога изобилия, холст, масло, примерно три ярда в длину; картина настолько потемнела — лак ли тому причиной или недосмотр, — что казалась почти монохромной. Торг вели неспешно. Аукционист бормотал привычные банальности: «Да право, одна только позолоченная рама столько стоит…» Рекорд был побит — по мере того, как сосед Луизы лениво поднимал палец; но он слишком замешкался, засмотревшись на даму, и картина досталась бангладешскому бизнесмену из первого ряда.