Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон Страница 16

Инес и Элси никогда не были вполне уверены в первых своих воспоминаниях об Эрнсте. Может, это и не воспоминания даже, может, девочки сами вообразили себе картинки по рассказам Лидии. Как мог годовалый ребенок помнить оглушительный кашель отца, а двухлетний — его блестящие глаза? И неужто они правда вошли как-то в ванную и увидели раковину, полную крови? Сомнительно. Ведь не только Лидия, но и все остальные взрослые изо всех сил пытались оградить их от инфекции. Когда они ездили навещать отца в санатории, им не разрешалось даже близко подходить к корпусу, это Инес и Элси помнили точно, притом что их самые первые воспоминания были смутные, словно сны. Инес запомнились главным образом новые клетчатые платья, желто-белые, в которые их с Элси одели перед самой поездкой. Эти клеточки словно покрывали собой всю картинку того первого посещения Урупа. Они, словно решетка, ложились на парк, на белый корпус и бледное лицо Эрнста, когда он тянулся через балконные перила и махал рукой дочерям.

Настоящие воспоминания, уже действительно их собственные, были не о кашле и кровотечениях, а о том, другом и странном, что начало происходить примерно через месяц после возвращения Эрнста из санатория. Пронзительный смех среди ночи, эхом отдающийся в квартире. Мешок с подарками, вытряхнутый на пол в детской, хотя это не Рождество и не день рождения. Растерянная улыбка Лидии, когда Эрнст упал на колени и целовал ей ноги. Ее чуть дрожащий голос, когда она обнимала Инес и Элси, прижимала к себе и уверяла:

— Девочки, папа просто пошутил! Он просто пошутил!

Когда кашель возвращался, шуткам приходил конец. И так бывало каждые несколько недель, иногда несколько месяцев, но всякий раз повторялось одно и то же. В промежутках между приступами кашля Эрнст делался все молчаливее, все землистее, все худее, пока наконец однажды утром вообще не отказался встать с постели. Какой смысл? Все равно он обречен и скоро умрет, и никакой надежды… Когда его уносили в машину «скорой помощи», он даже не поднял руки на прощание, только зажмурился и ушел в себя. Его ожидает еще год в санатории. Если повезет.

Его архитектурное агентство разорилось, когда девочкам было восемь, но они узнали об этом лишь много лет спустя. А тогда они знали только, что Лидия пошла работать в школу для девочек, что она вела английский и французский и что за ними присматривала домработница Анна-Лиза. Это была плотная девушка с кукольным лицом, розовыми щеками и ярко-голубыми глазами — роскошный образчик шведской крестьянской породы, по выражению Эрнста, — но молчаливая и угрюмая. Когда Инес и Элси приходили домой из школы, она ставила на стол булочки и какао с молоком; девочки сидели, болтая ногами, на стульях с реечными спинками и молча ели, разглядывая ее. Анна-Лиза, похоже, была единственным на свете человеком, совершенно безразличным к тому, что Инес и Элси не только близнецы, но у них еще и ямочки на щеках и кудряшки от природы. Налив какао, она даже не смотрела в их сторону, а подкладывала полено в плиту, потягивалась и потирала поясницу, а когда девочки, вежливо приседая, благодарили за еду, посматривала в ответ недоверчиво, словно ожидая подвоха, а потом указывала на дверь:

— Ладно-ладно. Марш за уроки!

Несколько часов спустя Лидия приходила из своей школы и опускалась на стул в передней. Какой-то момент она сидела неподвижно, уставившись в пустоту, потом нагибалась, чтобы развязать шнурки, затем обхватывала и растирала свои ноги, вечно заключенные в толстые коричневые чулки, прежде чем поднять глаза, увидеть дочерей и совладать со своим лицом. Следует быть веселой. Нельзя уходить в собственные беды и заботы, какой бы ты ни была усталой и расстроенной.

— Здравствуйте, девочки, — говорила она. — Вы сегодня что-нибудь ели на полдник?

Инес и Элси кивали, стоя в своих домашних платьицах в шотландскую клетку с белыми воротничками, чистенькие, нарядные, разве что чулки штопаные-перештопаные да пушистые вьющиеся прядки выбились из косичек.

— Скоро Пасха, каникулы, — говорила Лидия. — Тогда поедем в Уруп.

В санаторий они ездили каждые каникулы, и даже в санитарные дни в школе, и всякий раз им приходилось вставать в полшестого утра, залпом выпивать стакан молока с бутербродом на кухне, пока Лидия носилась по квартире, хватая то одно, то другое — то новую книжку, которую папа, наверное, хочет почитать, то его старый свитер, по которому папа там, конечно, скучает. Девочки еще не успевали выйти в переднюю, когда она, уже в шляпке и застегнутом пальто, стояла, положив руку на дверную ручку, и подгоняла. Надо спешить! А то на поезд опоздаем. Папа ждет их именно сегодня, и если они не приедут в то время, когда обещали, он начнет волноваться, а это ему вредно, очень вредно…

Лидия забывала прятать свою тревогу только во время этих поездок в Уруп, зато уж забывала полностью. Едва поезд отъезжал от Гётеборга, она принималась переживать насчет пересадки в Лунде, руки у нее начинали трястись, а голос звенеть. У них только семь минут, представляете, вдруг не успеем добежать до другого перрона? А? А такое вполне может случиться, в Лунде вокзал гораздо больше, чем вы думаете, там множество платформ, и девочки пусть обещают слушаться беспрекословно, бежать, когда Лидия им скажет бежать, но очень, очень осторожно, чтобы не упасть на рельсы. Страшнее, чем упасть на рельсы, ничего не может быть, вы ведь знаете? Поэтому обещайте слушаться маму, торопиться, но все время слушаться маму…

Может быть, именно эта тревога впервые надорвала связь, соединявшую Инес и Элси, тревога, не имевшая названия, однако существовавшая постоянно и нараставшая день ото дня, от недели к неделе, от месяца к месяцу, и ставшая наконец такой тяжелой, что каждая из сестер была уже не в силах видеть бремя, которое несет другая, потому что иначе пришлось бы признать, что и сама сгибаешься под той же самой тяжестью.

Ясно это сделалось, когда они остались вдвоем в Урупском парке, после того как Лидия, сделав им несколько рассеянных замечаний, отвернулась и пошла к корпусу. Едва она поставила ногу на первую ступеньку, как Инес и Элси, как по команде, отпустили руки друг друга и, повернувшись в разные стороны, начали бесцельно бродить по газонам и гравийным дорожкам.

— В приемной смерти, — пробормотала Элси, поддернув рукав пальто. Уже наступил октябрь, и несколько недель тому назад Лидия достала с чердака их прошлогодние пальто и объяснила, что они сгодятся и на следующую зиму.

— Что? — спросила Инес и выпрямилась. Оглядела сестру критическим взглядом. Полы пальто у Элси были неровные. Девочки сами отпускали подпушку, потому что им ведь уже тринадцать, совсем большие, но Элси или не померила как следует, или криво приметала. Поленилась. Как обычно.

— Что ты сказала? — снова спросила Инес.

— Не твое дело…

— Ты сказала «В приемной смерти».

— Это книга такая.

— А вот и нет.

— А вот и да. Про нее есть в учебнике шведского.

Инес не ответила, а провела ботинком по гравию, и под серой поверхностью обнажилась полоска коричневой и влажной земли. Элси сунула руки в карманы и нахмурилась: