Принцип неопределенности - Николай Дежнев Страница 16

Опустившаяся на колени Алиска заглядывала ему в лицо:

— Мока! Ну, улыбнись, Мока! Он же не нарочно, у него работа такая…

— Скажи этому типу, чтобы убирался, — голосом диктующего последнюю волю умирающего простонал Серпухин.

Однако Алиса с мужем не согласилась:

— Но позволь, ведь есть же приличия! Нельзя так просто гнать человека из дома…

— А соваться к жене, стоит мне шагнуть за порог, это можно? — отпарировал Серпухин. — Вон!

Придерживая ладонью поврежденную часть грудной клетки, он попытался сесть на кровати, и это ему удалось. Алиска перешла на шепот:

— Зачем ты так, у него же рефлекс, как у собаки Павлова. Неужели не ясно? Его так учили. Ну, зашел человек попросить коробочку спичек, к чему делать из этого трагедию?

Отголоски боли на лице Серпухина смешались с гримасой сарказма:

— Ну да, в темном костюме и с бутылкой шампанского! А спички? — поинтересовался Мокей, проявляя чудеса формальной логики. — Он же боксер, значит, не курит, а в доме электрические плиты…

Этот классический образчик дедуктивного мышления поставил жену в тупик, но лишь на краткое мгновение:

— Он… он хотел зажечь свечу и послушать при ее дрожащем свете ноктюрн Шопена! Виктор — тонкая, ранимая натура…

Серпухину препирательство с женой успело надоесть:

— Сделай милость, не держи меня за идиота!

Алиса его не слушала, ею владело вдохновение:

— Он, между прочим, поет в мужском хоре и как раз собирался на репетицию, поэтому и в вечернем костюме…

— Ну да, — делано удивился Мокей, — ночью? Боюсь, если хорошенько поискать, здесь можно найти всю его капеллу, причем большую, академическую! Ладно, хватит, я устал! Собирай свои манатки и убирайся на все четыре стороны, там и репетируйте. Видеть тебя не могу!

Потом Серпухин долго лежал, глядя в белый лепной потолок, и перебирал, как четки, свои обиды. Ему вспомнилось детство, как его били одноклассники, впрочем, как он бил, тоже вспомнилось, но как-то походя, мельком. Жалко было себя и до соплей обидно, что никто его не любит и деваться ему, в общем-то, некуда. Хотя… — как ни страдал Мокей, а улыбнулся, — есть на свете человек, кто и примет друга, и выслушает! Все-таки и он, Серпухин, совершил в жизни по крайней мере одно доброе дело! Мысль грела. Когда это было?.. Точно уже и не вспомнить. Сколько знал Мокей Мерцалова, тот всегда был не таким, как все, поэтому он и не удивился, когда Васку с треском вышибли с работы. Институт влачил нищенское существование, но вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, его сотрудники, словно пауки в банке, продолжали сводить друг с другом счеты. Мерцалов же показывать зубы никогда не умел, вот мужика и съели. Потом, словно почуявшие запах крови акулы, навалились другие неприятности. Начались бесконечные дрязги с женой, которая вскоре его благополучно бросила. Помнится, сидели с Ваской вдвоем на кухне, пили водку и Мокей травил анекдоты, только бы развлечь друга и повеселить. Перед уходом, хоть тот и отбрыкивался, оставил ему пачку денег. Так, немного, смешную сумму, случалось, за ночь больше проигрывал в казино. Потом?.. Потом Мерцалов куда-то подевался, а куда — неизвестно. Кто-то говорил, будто бы купил на Волге домишко и сидит там безвылазно. К Новому Году, правда, регулярно шлет открытки и приглашает приехать, но ответить ему Мокей ни разу не удосужился…

Думал Серпухин и о жене. Она, конечно же, ему изменяет, о чем он давно догадывался, но затевать разборки не хотелось, да и, если честно, было как-то все равно. Теперь деваться некуда, придется. Как он недавно сказал Алиске, жизнь — это большая сделка, только однажды становится до боли ясно, что сделка эта с самим собой!.. Вспомнил Мокей и о своей печальной финансовой ситуации, и этот безрадостный сюжет взволновал его куда больше остальных, но и он незаметно отошел на второй план. Мысли Серпухина стали дробиться и блуждать. «Как это получается, — удивлялся он в полудреме, балансируя на зыбкой грани сна, — думаешь вроде бы о каких-то пустяках, а через минуту ловишь себя на понимании того, что собственная жизнь пошла прахом и коту под хвост?» В этом смысле вполне возможно, что появление похожего на птицу человечка — это ему, Мокею, предупреждение… Только непонятно, от кого и о чем? Хотя, о чем — нетрудно и догадаться: об этом вот, обо всем…

Проснулся Серпухин поздно. Проснулся в пустой, ставшей какой-то гулкой квартире. Держась за отзывавшийся болью бок, добрался до телефона и набрал лондонский номер своего поверенного, но ему никто не ответил. «Это и понятно», — решил Мокей и позвонил на мобильный, объяснил, что заболел и в Лондон вылететь не смог. По неприязненному тону, каким с ним разговаривал зарвавшийся америкашка, понял, что дела его никуда не годятся и рассчитывать на чудо не приходится: он банкрот. Нет, нищим, конечно, не стал — один пентхаус стоит хороших денег — но по большому счету бизнес придется начинать с нуля. Былых сил вот только нет, да и лихие времена, когда капитал наживался за считанные дни, тоже прошли…

И тем не менее новость о потере всех денег Серпухина расстроила не слишком. К своему удивлению, где-то в глубине души Мокей испытал нечто вроде радости, как если бы вместе с деньгами его покинули последние десять-пятнадцать лет, на которые он помолодел. Правда, отражение в зеркале подтверждать такое умозаключение отказывалось. Мокей даже разделся догола и взгромоздился на кровать, чтобы как следует себя рассмотреть, но настроения это не улучшило. Из зазеркалья на него глядел отяжелевший средних лет мужик с пузиком-арбузиком и вялыми мышцами бледного тела. Кустики шерсти на груди мужика уже начали седеть, в то время как ноги казались слишком тонкими для грузного корпуса. И все-таки пристрастный взгляд Серпухина угадывал в заплывшей жиром груде мяса того, молодого Мокея, что так любил жизнь и нравился женщинам.

«М-да, — сказал сам себе Серпухин, — не Аполлон, конечно, и фамилия не Бельведерский, но в глазах еще можно разглядеть огонь и волосы поэтически вьются у плеч, как в былые времена. А значит, ничего еще не потеряно!» Для перехода к детальному изучению лица ему пришлось переместиться в ванную, где света было больше, а заодно можно было и побриться. Впрочем, крупный план Мокея тоже не порадовал. Прежде чем поглядеть на себя в зеркало, люди к этому тщательно готовятся, надевают самую, как они считают, выгодную для себя маску. Когда же речь идет о непредвзятой инспекции, тут приходится отмечать и набрякшие мешки под утратившими первоначальный цвет глазами, и повсеместно серебрящуюся в ярком свете щетину, и оплывшую тяжесть щек, что так меняет когда-то благородный абрис лица. «Придется бросить пить, — заключил Серпухин и тут же сделал себе поблажку, — хотя бы на время. К визажисту надо заглянуть и попробовать бегать трусцой. — Правда, последняя в собственный адрес рекомендация особого энтузиазма у него не вызвала. — Но в целом, — улыбнулся он своему отражению, — еще не вечер!»

С этой успокоительной мыслью Мокей накинул на дебелые плечи халат и взялся за бритву, после чего принял душ и, забыв о благих намерениях, освежился добрым глотком виски. Ребра давали себя знать, но челюсть почти прошла, и разбитая нижняя губа в глаза бросалась не слишком. Кроме того, шрамы, как известно, мужчину украшают, так что о таких мелочах можно было не беспокоиться. Оставалось только всерьез взяться за себя и начать новую жизнь, но перед этим предстояло окончательно разобраться со старой и расставить несколько прощальных точек над заждавшимися «i».