Генетик - Анатолий Маев Страница 16

Внезапно Ганьским овладел гомерический смех. Он смеялся до слез и не мог остановиться.

— Позвольте полюбопытствовать, кому обязан за столь возбуждающий аппетит запах маринада? — обратился ученый к успевшему вернуться с охапкой хвороста Шнейдерману.

— Обеспечением сегодняшнего мероприятия занимался Виктор Валентинович, — сообщил тот.

— И смею предположить, без шашлыка сегодня не обойдется. Великолепно! — заключил Аполлон Юрьевич.

— Что «великолепно»? — не понял собеседник.

— Великолепное чувство юмора! Вы, случаем, не юморист? — крикнул Аполлон Юрьевич хлопотавшему возле машины Вараниеву. — Потрясен изысканностью вашего тонкого юмора!

Ответа не последовало. Похоже, Виктор Валентинович был так сильно сосредоточен, что просто не услышал обращенного к нему восторга.

— Простите, но я не понимаю, в чем вы увидели юмор? — с неподдельным любопытством спросил Шнейдерман.

— Неужели? Нет, нет, я не верю вам! — продолжал хохотать Ганьский.

Озадаченный Шнейдерман закинул растопыренными пальцами наверх густую копну кудрявых, слегка тронутых на висках сединой волос. Пока он прокручивал в коре головного мозга бог весть какие предположения, вернулся Вараниев.

— Позвольте, Виктор Валентинович, пожать вам руку! — Ганьский обратился к нему: — Потрясен, право, потрясен! Феноменальное чувство юмора!

— Не понимаю, о чем вы? — удивился куратор партии.

— Полноте, уважаемый! Вы печатаетесь? — вполне серьезно задал вопрос ученый. — Я имею в виду как юморист.

— Не приходилось, — ответил Вараниев.

Надо заметить, что бывший комсомольский работник отчасти слукавил: он печатался, и неоднократно, в городской газете «Краснеющая молодежь» и в районной «Колеёй Ильича».

— То есть, если я правильно понял, вы настаиваете на том, что человек, не обладающий отменным чувством юмора, мог додуматься захватить мясной шашлык, отправляясь на рыбалку? — уточнил Ганьский.

Только теперь Вараниев и Шнейдерман поняли, что так удивило ученого. Первый не нашелся с ответом, а второй простодушно заявил, что гарантии улова никогда нет, а есть ведь надо, к тому же на природе, да еще у воды, аппетит усиливается.

Боб Иванович развел костер, а Виктор Валентинович стал разделывать рыбу. За суетой они позабыли о Еврухерии, к которому некстати вновь вернулись мысли об Ангелине Павловне. Макрицын сидел грустный, ему было не до поплавка. Неизвестно, как долго просидел бы он в таком состоянии, если бы Шнейдерман не окликнул его. Еврухерий вздрогнул от неожиданности, поднялся и направился к биваку.

— Чего помочь надо? — спросил он, подойдя к костру.

Боб Иванович ответил, что почти все готово, пора уху варить, и попросил Макрицына зачерпнуть воды в котелок.

Выполнение поручения не заняло много времени, но результатом Шнейдерман остался очень недоволен:

— Макрица, черт возьми, ты что принес?

— Что просил, то и принес, — ответил ясновидящий.

— Как ты думаешь, для чего я просил воду? — спросил Боб Иванович.

В голосе Еврухерия появилось некоторое раздражение:

— Я не думал «для чего». Ты попросил воды принести — я принес.

— Вот именно, что не думал. А если бы думал, то не принес бы половину котелка песка и мусора, — отчитал товарища по партии Шнейдерман.

Макрицын пошел на обострение:

— Да где же я тебе другую-то разыщу? Тут колодцев и родников нет.

— Тьфу ты… — сплюнул с досады Боб Иванович, вылил воду и направился к берегу. Там разулся и ступил в воду.

— В яму не провались! — крикнул Вараниев. Шнейдерман зашел по грудь и остановился. Макрицын и Ганьский наблюдали.

— Чего он стоит, Полоша? — удивился ясновидящий.

Ганьский ответил без промедления:

— Ждет, когда муть осядет, надо полагать.

Через несколько минут Шнейдерман зачерпнул воду и вышел на берег.

Тем временем Виктор Валентинович разобрался с рыбой, расстелил клеенку, поставил миски, разложил ложки. Последней на импровизированном столе появилась водка. Рыбаки уселись, и Боб Иванович предложил выпить для затравки, пока уха еще не готова. Не раздумывая, произнес тост за знакомство с человеком, который, как он выразился, «кажется умным и знающим много». Ганьский поблагодарил за добрые слова и следующий тост произнес сам:

— Друзья! Мы, присутствующие здесь, вышли из прошлой эпохи и вошли в настоящую. По законам развития общества черная полоса должна смениться белой. Выпьем за то, чтобы в сей порядок никогда не попала полоса красная.

Наступила пауза.

Выпили. Закусили. Налили. И снова Ганьский попросил слова.

— С вами, уважаемые, я познакомился сегодня и весьма рад. С Еврухерием имею удовольствие быть в приятельских отношениях не первый год и ничего плохого от него не видел. Я хочу выпить за то, чтобы он никогда не перешел в разряд плохих людей. Открою вам секрет: Еврухерий попал в коммунистическую группу, а там хороших людей не может быть по определению. Выпьем за то, чтобы Макрица одумался, а наше поколение было последним из тех, которые застали коммунистическую эпоху!

И Ганьский опрокинул пятьдесят граммов. Шнейдерман поперхнулся, Вараниев оторопел, Еврухерий выпил. Боб Иванович заметил, что важен не тост, а качество водки, и поинтересовался, чем коммунисты так насолили ученому.

Но Ганьский тактично перевел разговор в другое русло:

— Река, рыбалка, костер, уха… позже еще и закат, ночь, а мы про политику… Диссонанс, друзья. Прошу прощения, что затронул эту тему. Вода и Огонь — слуги Стихии и Романтики. Это — Поэзия.

— Я что-то слышал такое, про ночь и костер, — поддержал беседу Вараниев.

Ганьский прочитал:

Мы с тобой у костра,

Почему же так грустно нам?

Ночь кладет берега

Силой в ложе прокрустово.

— Да, да, именно это я пытался вспомнить. Кто автор?

— Александр Залп, — сообщил ученый.

— Иностранец? — удивился Виктор Валентинович.

— Москвич. Коммерческих изданий нет. Известен лишь в узком кругу, — пояснил Ганьский.

— Где же я мог прочитать его стихи? — удивился Вараниев.

— Сомневаюсь, что вы его стихи когда-либо читали, уважаемый Виктор Валентинович, — ответил Аполлон Юрьевич.

— Ну как же?! Ночь, костер, берега… и еще там, кажется, животные какие-то, волки или бобры, — доказывал Вараниев. — А вы его где читали?

— Он мой хороший приятель. Недавно подарил свой сборник, вышедший совсем небольшим тиражом. Я прочту четверостишье из стихотворения другого автора. Возможно, вы имели в виду именно его.