Удивительное путешествие Помпония Флата - Эдуардо Мендоса Страница 16

Я с радостью откликнулся на ее приглашение, и мы тронулись в путь. Блуждания увели меня не слишком далеко от того дома, куда мы теперь спешили, и нам удалось весьма скоро добраться до места. По дороге, не желая отвечать обманом на великодушие этой красивой женщины, я открыл ей цель своего недавнего посещения, а также сообщил, что хотел бы непременно выслушать ее суждение об убийстве, убитом и близких ему людях.

— Обо всем этом мы потолкуем в должное время, — сказала она. — Сперва ужин, а потом философия. Ты едва держишься на ногах, да и дети наверняка проголодались.

Дети же тем временем играли и бегали следом за барашком, и пришлось повысить голос, чтобы заставить их прервать забавы и шумное веселье. Весь перепачканный, растрепанный, с горящими глазами и пунцовыми щеками, маленький Иисус словно позабыл о деле, которое привело нас сюда, и даже не поинтересовался результатом моих хлопот. Когда же я рассказал ему о случившемся в Храме и о нынешнем положении его отца, он сделался, как всегда, серьезным и стал горячо благодарить меня за добрые плоды моего заступничества.

— Заслуга тут вовсе не моя, и благодарить надо капризную Фортуну. А удалось ли что-нибудь узнать тебе?

Нет, ответил он, девочка слишком мала и ничего не знает. По правде говоря, продолжил Иисус, они с ней принялись играть, едва только остались одни, и не заметили, как пролетело время. Иисусу стало ужасно стыдно за такое небрежение делом, и мне пришлось утешать его и объяснять, что в его лета более чем естественно отдать предпочтение игре в ущерб долгу.

Между тем красивая женщина вошла в дом, чтобы занести туда корзинку и начать готовить ужин, потом вышла и велела детям запереть барашка в маленький деревянный хлев, пристроенный к дому, и совершить омовение, прежде чем сесть за стол. Затем она снова направилась в дом, и я последовал за ней. Там была всего одна комната, украшенная, пожалуй, слишком пестро и нарядно, но без докучливой пышности, любимой людьми Востока. В углу стояло широкое ложе, покрытое дубленой кожей, в центре — стол, на нем — четыре глиняных миски, четыре оловянных чашки и коврига хлеба. Над очагом висел дымящийся котелок. Я снова рассыпался в выражениях благодарности, пожалуй, даже чрезмерных, на что она ответила:

— Говорят, будто Яхве всякого человека поместил на землю с какой-нибудь собственной целью. Моя цель, к примеру, утолять чужие потребности.

Я спросил, откуда она родом, не из Назарета ли? И она ответила, что нет. Она из семьи странствующих блудниц, ведь такого сорта женщинам из-за их ремесла порой приходится спешно покидать то одно место, то другое, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Вот и она тоже не приписана ни к одному городу или деревне, не платит подати, не имеет собственного имени, что позволяет ей в случае чего исчезнуть, не оставив никаких следов. В Назарете она живет уже два года и получила здесь прозвище Зара-самаритянка. Несколько лет тому назад в Эфесе, когда ей было девятнадцать и она жила с матерью, Зара познакомилась с одним гладиатором и родила от него дочку. Потом судьба развела их, и она никогда больше не слышала про мимолетного возлюбленного. Скорее всего, погиб в каком-нибудь захудалом цирке в одной из отдаленных провинций, потому что ко времени их знакомства он уже был далеко не молод и крепкое некогда тело обретало дородность, если не тучность. Девочку она назвала Лалитой. В Назарете к Заре отнеслись терпимо, и жизнь ее заметно наладилась, во всяком случае до сих пор так было. Но сейчас, после убийства богача Эпулона, она стала подумывать о том, чтобы снова куда-нибудь перебраться.

Свою историю она рассказала беззаботно и даже с вызовом, что только укрепило уважение, которое я к ней начал испытывать, но при этом я не забывал и о цели моего присутствия в доме Зары.

— Из поведанного тобой, о Зара, станом богине подобная, мне нетрудно заключить, что и тебя саму что-то связывало с богачом Эпулоном.

— Не стоит забывать, — ответила она, — что в таком маленьком городе все рано или поздно становится известно, и в первую очередь каждый шаг богачей, по этому ни для кого не секрет, что богачу Эпулону случалось посещать меня. Но это вовсе не означает, будто я знаю, кто его убил. Я никого не подозреваю, а следовательно, ни с кого и не снимаю своих подозрений, даже с плотника Иосифа.

— А сам Эпулон, с которым ты, выходит, довольно часто имела дело, не говорил ли незадолго до смерти чего-либо достойного упоминания? Не называл имени своего врага? Не делился тем, что его тревожит? Не намекал на внезапную перемену планов? Не сообщал о какой-нибудь неожиданной встрече либо ссоре?

— Слишком много вопросов, Помпоний, — засмеялась Зара-самаритянка, станом богине подобная.

— Я готов повторить их поочередно.

— Не стоит труда. Эпулон имел обыкновение делиться со мною своими тревогами, связанными и с делами и с людьми, потому я могу тебя заверить, что в последние дни никаких перемен не случилось.

— А что его обычно тревожило? Ведь, как я успел понять, дела его шли лучше некуда.

— Ив самом деле: богатства его росли день ото дня, и капризная Фортуна ни разу не отвернулась от него.

— А люди?

— Ни для кого не были тайной частые ссоры между Эпулоном и его сыном, юным Матфеем.

— Но ведь я чужестранец, и для меня здесь все является тайной. Скажи мне, о Зара, во всем богине подобная, какова же причина этих размолвок, если тебе она известна.

Тут в комнату вошли дети и сели за стол. Зара, стоявшая у очага, ответила, понизив голос:

— Матфей тратил много денег из семейной казны. Но он — единственный сын Эпулона, и потому отец никогда не упрекал его и не приказывал вести себя бережливее. Эпулон объяснял мотовство Матфея свойственными молодости безрассудством и легкомыслием и полагал, что сын тратит деньги в спорах об заклад, на одежду, благовония, лошадей и женщин.

— Пока не обнаружил, что это не так…

— Да.

— Совсем недавно я видел, как ловко Матфей скакал на прекрасном коне. Но, может быть, его не привлекают женщины? Может быть, он предпочитает мальчиков с круглыми ягодицами?

— Нет, юный Матфей никогда не был замечен в подобных грехах. Деньги, которые он тратил без всякой меры, шли, к сожалению, совсем на другие цели.

— А не могла бы ты сказать мне, что это за цели, если ты ставишь их ниже, чем упомянутый мною грех?

Зара, станом богине подобная, заговорила еще тише:

— В Иудее далеко не все одобрительно смотрят на владычество Рима. Одни ограничиваются тем, что высказывают свое недовольство вслух, другие…

— Юный Матфей примкнул к недовольным?

— Он называет их цель избавлением от захватившего страну врага. А Эпулон решительно осуждал любую форму неповиновения. Он считал, и не без оснований, что эта страна никогда не знала столь продолжительного периода мира, свободы и изобилия, как нынешний, и еще он говорил, что восстание против Рима неизбежно приведет нас к гибели.