sВОбоДА - Юрий Козлов Страница 16

Время от времени Егоров почитывал книги по социопсихологии, так называлась новая, составленная из двух могучих, вросших в землю и поросших мхом, монолитов — социологии и психологии — наука. Как иногда случается в жизни, у полноценных родителей родилась хилая дочь. Нечто скорпионье присутствовало в ее свистящем имени. «Жид скорпионом бичует русскую землю», — ни к селу, ни к городу припомнилась Егорову странная метафора из стародавнего пастырского послания.

Заходя в книжные магазины, где было мало людей и много книг, он радовался, что вернулись раздражавшие вождя мирового пролетариата времена, когда «писатели пописывали, а читатели почитывали». Книжный магазин был раем для читающего человека, если, конечно, у читающего человека имелись деньги. Для читающего человека без денег книжный магазин был чистилищем, дорожной картой в обезличенную, цифровую проекцию рая — Интернет. «Нет денег, чтобы купить книгу? — вопрошала кованая реклама на воротах цифрового рая. — Качай бесплатно!»

У Егорова деньги были. Он мог себе позволить книгу.

В социопсихологических трудах утверждалось, что по мирам отдельных людей, точнее по объединенной силе их стремления изменить существующий мир моделируется будущее страны и народа. Наверное, это было так. Но по миру банкирши моделировалось одно будущее, по миру деда Буцыло — другое, по миру самого Егорова — третье — сомнительное, если не сказать позорное, будущее зайца-орденоносца. А вот какая сила могла слить три этих разных будущих в одно, приемлемое для страны и народа, Егоров даже приблизительно не представлял.

В дыму мое сердце.

Я в мире ином.

Сквозь пепел экранов ползу тараканом

Объедки надежд запивая вином, —

такое вдруг родилось у него четверостишие, которое он немедленно — еще дымящееся — отправил в Сеть БТ.

Мир деда Буцыло представлялся Егорову архивом музейной коллекции. Но не мертвым, а живым, как если бы тексты на картонных учетных карточках, как на дисплеях, менялись, дополнялись, уточнялись, одним словом, пребывали в состоянии вечного поиска истины. А истина, как было мудро отмечено в лучшем сериале всех времен и народов «Секретные материалы», всегда «не здесь», а «где-то рядом». А иногда, как понял Егоров, очень даже не рядом.

Скелеты в живом музее деда Буцыло обрастали плотью. Засушенные стрекозы выпархивали, шурша крыльями, из стеклянных коробок, птицы, прежде считавшиеся райскими, превращались в гарпий, а прежние зловонные стервятники представали если и не мирными домашними гусями, то вынужденными ликвидаторами запредельной падали.

Дед Буцыло однажды рассказал Егорову про русского белогвардейца, докручивавшего свою «двадцатку» в соседней избе на поселении в Красноярском крае. Он воевал с большевиками в гражданскую, был штабс-капитаном у Врангеля, эвакуировался вместе с армией в Константинополь, мыкался по Европе. Арестовали в сорок пятом в Белграде, посадили, как власовца.

«Ему много раз предлагали освободиться, подать заявление на пересмотр дела, — вспоминал дед Буцыло. — При мне к нему пришел следователь с постановлением. Из югославского архива прислали документы, подтверждающие, что он не служил у Власова, а наоборот, партизанил у Тито. Но он все равно отказался. У него не осталось родных. Некуда было ехать. Но он отказался по другой причине».

«Этих двух причин более чем достаточно», — заметил Егоров, которому, в принципе, после гипотетической отсидки (от сумы да от тюрьмы не зарекайся) тоже было бы некуда и не к кому ехать.

«Следователь его спросил, — продолжил дед Буцыло, — неужели вам не противно жить с клеймом власовца, изменника Родины? Не нравится СССР, возвращайтесь в Белград, Тито назначит вам пенсию. А он ответил, что при жизни для него Родина превыше любого клейма, хотя и не превыше пенсии. А после смерти — все равно, потому что Бог смотрит сквозь любое клеймо. Сам… был с клеймом. Как это, не понял следователь. Белогвардеец вздохнул, а потом сказал: ты меня обязательно поймешь. Но не сейчас, а когда сам будешь ходить с клеймом. Каким еще клеймом, удивился следователь. Партократа и коммунистического отребья, ответил белогвардеец. Где же я буду ходить с таким клеймом, удивился следователь. На Родине, где же еще, сказал эмигрант. Тогда-то вы и поймете, что пенсия превыше Родины, а Бог превыше клейма, потому что доподлинно знает, какие навешивают люди клейма тем, кто хочет их спасти. Следователь убрал документы и ушел, помахивая папочкой. Наверное решил, что старикан раздружился с головой. А в девяносто первом, после ГКЧП, его действительно таскали в прокуратуру за дела, которые он вел против власовцев и прибалтийских эсэсовцев. И тогдашний заместитель генпрокурора на всю страну по телевизору обозвал его партийным прихвостнем и коммунистическим отребьем. Я бы его самолично, сказал он, если бы это было возможно, лишил персональной пенсии.

«И ведь лишил, — вспомнил давний скандал Егоров, — а тот, кажется, ушел в монастырь, стал старцем».

«Отцом Драконием, — кивнул дед Буцыло, — странное какое-то имя во Христе он себе выбрал».

«Как клеймо наложил, — согласился Егоров, вспомнив этого самого отца Дракония, страстно проклинающего российскую власть, спустившуюся на страну, по его мнению, не от Бога, как положено истинной власти, а выползшую на четвереньках из огненных пропастей ада. За такие речи патриарх лишил отца Дракония сана, а коммунисты провели по своему списку в Думу, где отец Драконий мрачно восседал в темных, как скорбь, одеждах. — Но эмигрант ведь до этих времен не дожил?»

«Мог дотянуть, — пожал плечами дед Буцыло. — Крепкий был мужик. Каждое утро делал зарядку, обливался ледяной водой»…

«И как в воду смотрел, — вздохнул Егоров. И зачем-то добавил: — В ледяную воду… истории».

«Будущей истории, — уточнил дед Буцыло. — Удивительно, — продолжил он неожиданный крещенский заплыв из прошлого в будущее, — мне тогда казалось, что Советский Союз вечен, а этот старикан с белой бородой и железными зубами уже как будто знал про конец. Помню, зимой мы с ним ловили на озере рыбу, а рядом — там было огромное поле — приземлился вертолет. Вылезли мужики в черных кожаных пальто. Начальство будущего металлургического комбината. Походили, посмотрели. Один даже к нам подошел, поинтересовался, как рыбка ловится, спросил, сколько расконвоированных душ на поселении. Узнал белогвардейца, они в одной камере в Крестах сидели в пятьдесят первом, угостил коньяком из фляжки. Начальник тогда по ленинградскому делу проходил. Ну вот, говорю, господин штабс-капитан, когда они улетели, у вас есть шанс стать героем труда, победителем соцсоревнования. А он отвечает, соцсоревнование уже проиграно, интересно, какая мразь приберет этот комбинат? Я молодой был, горячий, кричал на суде: „Смерть кремлевским бандитам!“, за это мне еще два года накинули. Думаю, точно старик спятил. Ясно ведь, кто приберет. Коммунистическая партия и советский народ! То есть, никто! А он, оказывается, вон как далеко смотрел. Показывали вчера по ящику этого… который прихватил наш комбинат. Конченая мразь! Он бы на зоне у параши дежурил, а президент его вчера орденом наградил… За заслуги перед Отечеством, что ли, какой-то степени»…