Женщина – не мужчина - Итаф Рам Страница 16

– Летом мы поженимся, – сказала Наима за обедом.

Все двадцать семь учениц выпускного класса Дейи сидели за одним столом. Сама она устроилась в дальнем углу, прислонившись, как обычно, к стене и опустив голову. Одноклассницы шумели, взахлеб делились радостями и горестями. Дейа в их болтовне не участвовала – только слушала.

– Свадьба будет в Йемене, где Суфьян живет, – продолжала Наима. – У нас там много родственников – так всем будет удобнее.

– Так ты уезжаешь в Йемен? – поинтересовалась Лубна. Она тоже летом собиралась замуж – за троюродного брата из Нью-Джерси.

– Ага, – гордо ответила Наима. – У Суфьяна там собственный дом.

– Но как же твои родные? – удивилась Лубна. – Ты же будешь там совсем одна!

– Я не буду одна! Со мной же будет Суфьян.

Уже не первый месяц Дейа молча слушала подробные рассказы Наимы о ее делах сердечных: как родители прошлым летом возили ее в Йемен, чтобы подыскать жениха, как она встретила там ковродела Суфьяна и мигом влюбилась. Их семьи прочли молитву фатиха после первых же смотрин, а к концу месяца пригласили шейха и подписали брачный договор. Когда кто-нибудь из одноклассниц спрашивал, как она поняла, что Суфьян и есть ее насиб, Наима отвечала, что читала молитву Салят аль-Истихара, умоляя Всевышнего наставить ее, и той же ночью улыбающийся Суфьян явился ей во сне – значит, свадьбе быть, решила ее мать. «Мы так любим друг друга!» – твердила Наима, вне себя от восторга.

– Но ведь ты его почти не знаешь, – сказала Дейа.

Слова сами сорвались с языка.

Наима в изумлении уставилась на нее.

– Как это не знаю? – воскликнула она. – Конечно, знаю! Мы уже четыре месяца перезваниваемся. Я чуть не сотню долларов в неделю просаживаю на телефонные карточки.

– Но это вовсе не значит, что ты его знаешь, – возразила Дейа. – Даже если с человеком видишься каждый день, узнаешь его далеко не сразу – что уж говорить о том, кто живет в другой стране.

Одноклассницы таращились на нее, но Дейа не сводила глаз с Наимы.

– Ты не боишься?

– А чего мне бояться?

– Совершить ошибку. Разве можно вот так просто уехать в другую страну к незнакомому человеку и рассчитывать, что все будет хорошо? Разве можно… – Она запнулась, чувствуя, как заколотилось сердце.

– Но так все делают, – возразила Наима. – Ехать в другую страну – совершенно нормально. Главное, чтобы любовь была.

Дейа покачала головой:

– Но нельзя же любить человека, которого не знаешь!

– Тебе-то откуда знать? Ты хоть раз влюблялась?

– Нет.

– Вот и не говори о том, чего не понимаешь!

Дейа промолчала. Возразить было нечего. Она еще ни разу не влюблялась. Говоря по правде, она вообще никакой любви не ведала, кроме почти материнского чувства к сестрам. Но много знала о ней из книг – достаточно, чтобы понимать, что в ее жизни любви нет. Куда ни кинь взгляд, глаза слепили всевозможные виды любви, словно Бог потешался над Дейей. Из окна своей комнаты она часто смотрела на матерей с колясками, на детей, сидящих на плечах у отцов, на парней и девушек, держащихся за руки. Сидя в очереди у врача, она листала журналы, на страницах которых неистово улыбались счастливые семьи, обнимались парочки, – даже лица женщин, сфотографированных в одиночестве, светились любовью к самим себе. В мыльных операх, которые она иногда смотрела с бабушкой, любовь была якорем, клеем, на котором держался мир. А когда дедушка с бабушкой не видели, она лазила по американским каналам, и там тоже все крутилось вокруг любви. И только сама Дейа неприкаянно болталась на волнах жизни, мечтая уцепиться за что-нибудь еще, кроме сестер. Как бы сильно она их ни любила, этого все равно мало.

Но что значит «любовь»? Любовь – это Исра, уныло глазеющая в окно и не желающая даже взглянуть на Дейю; любовь – это Адам, которого вечно нет дома; любовь – это бесконечные попытки Фариды избавиться от обузы и сбыть внучку замуж; любовь – это родственники, которые не приезжают даже на праздники. Наверное, в этом вся беда. Наверное, именно поэтому она не чувствует себя на одной волне с одноклассницами, не может посмотреть на мир их глазами, не может поверить в ту любовь, в которую верят они. Потому что их мамы и папы с нетерпением ждали их появления на свет, потому что их с детства кутали в одеяло семейной любви, потому что они никогда не отмечали день рождения в одиночестве. Потому что после скверного дня они могут выплакаться в чьих-то объятиях, потому что всю жизнь они слышат ласковое «Люблю тебя!». Их любят – поэтому они верят в любовь и убеждены, что она ждет их и в будущем. Даже там, где она точно их не ждет.

– Я передумала, – объявила Дейа деду с бабкой вечером, когда они вместе сидели в зале.

За окном шел снег, и Халед не пошел, как обычно, играть в карты в кальянной – в холода артрит особенно его донимал. В такие вечера Халед играл в карты с внучками, и, когда он тасовал колоду, на его губах появлялась – редкое дело – улыбка, а в углах глаз – веселые морщинки.

Дейа любила эти вечера: Халед рассказывал им о Палестине, правда, все больше грустное. Но это помогало ощутить связь с семейной историей – такой далекой. Давным-давно у семьи Халеда был красивый дом в Рамле, с крышей из красной черепицы, а на деревьях во дворе зрели сочные апельсины. Но когда ему было двенадцать, в их землю вторглись израильские солдаты и под дулами автоматов отправили местных жителей в лагерь беженцев. Халед рассказывал, как его отца заставили встать на колени, тыча винтовкой в спину, как более семисот тысяч палестинских арабов выбросили из их собственных домов и обрекли на скитания. «Это была Накба, – говорил Халед, и глаза у него темнели. – Катастрофа».