Маньяк Гуревич - Дина Рубина Страница 16

Той зимой просто не могло не случиться чуда, и оно случилось: у внучки маминой пациентки совпали две «ёлки» – в Союзе композиторов и в Аничковом дворце, который тогда был Дворцом пионеров. Недели две ещё несчастная композиторская внучка металась, выбирая между особняком Монферрана и главной в городе «ёлкой»… Наконец однажды вечером мама принесла и выложила перед сыном конверт с красивой открыткой-приглашением. «Это, конечно, полная чушь, для грудничков, – сказала мама, – но постарайся не потерять: там открытку обменивают на подарок».

Сеня еле дождался этого дня! В особняк Монферрана, что на Большой Морской, поехал сам – родители уже считали его большим парнем. Приехал пораньше и в роскошный вестибюль, украшенный гирляндами, шарами, цветными флажками, вошёл из самых первых. Сдал в гардероб куртку, получил номерок… Конверт с приглашением был зашпилен булавкой в кармане отпаренных утюгом школьных брюк – чтобы не потерять его в беготне и хороводах. Потеряешь – хана; Сеня даже представить такое боялся.

Особняк Союза композиторов привёл Сеню в восторженный ступор: это здесь, именно здесь в его воображении разыгрывались все романы, все королевские балы и приёмы, все дуэли двух его мушкетеров-Петрушек! Именно таким он представлял себе обиталище французской знати: дубовые, винтом закрученная лестница, черно-белый шахматный пол в вестибюле, гостиная, обитая жёлтым солнечным штофом…

Ему хотелось пробежаться по коридорам и лестницам, заглянуть во все комнаты и углы… Но он стоял, притиснувшись к закрытым резным дверям в зал, придерживая карман с пришпиленным пригласительным билетом, боясь пропустить тот первый миг, когда дверь отворится… И вот резные створы под его плечом дрогнули, крякнули и распахнулись, и открылся зал с камином, с высоченной, под потолок, красавицей-елью. Заиграла музыка, и нарядные дети – счастливые обладатели композиторской родни – хлынули туда, прямо в сердце праздника. Сеню закрутил-завертел вихрь эмоций. Нет, «вихрь эмоций» – это папа так говорил, это позднейшие наслоения памяти. В те минуты в груди у Сени пузырился вулкан восторга и любви, счастливый такой оркестр, и он вскрикивал от счастья, и вместе со всеми пел, и вызывал Снегурку – а та была не пыльная и пожилая, как обычно, а грациозно-танцевальная, юная, с певучим низким голосом.

А ещё Сене ужасно понравился Волк, похожий на Д́Артаньяна в синем камзоле, только с хвостом, – весёлый чернобровый Волк, он так смешно выкрикивал реплики: «Вебята! – восклицал, – пвавда же, меня водят за нос?! Я, пожавуй, вассевжусь и буду вычать!». Вот такой симпатичный был Волк, и все понимали, что он не злой, а добрый; что у него всё равно не получилось бы зарррычать: он же «эр» не выговаривал!

Два часа пролетели вихрем; ёлка сияла шарами, гирляндами, драгоценными игольчатыми лампочками, но в придачу цветные прожектора неизвестно откуда, вернее, из-под потолка, ополаскивали её всякий раз новым цветом: то синим, то жёлтым, то зловеще-красным, то таким нестерпимо золотым, что она сияла совсем уже неземным облаком.

А в конце представления Дед Мороз объявил, что сложил все подарки в гостиной – той самой прекрасной зале, обитой жёлтым шёлковым штофом, – и каждый может получить свой подарок в обмен на пригласительный билет: «Не толпитесь, ребята, подарков всем хватит!»

Ну да, хватит! Легко сказать! Сеня дико взволновался… Двери распахнулись, толпа детей хлынула в гостиную, где две сотрудницы Дома композиторов выхватывали из протянутых рук билеты, взамен выхватывали из огромной кучи подарков цветную картонную коробку и передавали их в руки поверх голов. Лес рук колосился цветными билетами. Сеня, прислонившись к стене, пытался отстегнуть английскую булавку в кармане брюк и чуть не плакал: она не хотела расстёгиваться! Тогда он сильно рванул карман, вырвал пригласительный вместе с булавкой, поцарапался, побежал, пробился сквозь толпу, так и протянул свой билет – с булавкой, и чёрт с ней!

Ему передали подарок, он схватил, отпрянул, на корточках выполз из толпы, бросился в вестибюль, где у стены в ряд стояли длинные деревянные скамьи. Рухнул на скамью в самом уголке, обеими руками придерживая, поглаживая на коленях раскрашенную картонную коробку; так и сидел минуты две, выращивая в животе и в груди предвкушение…

Потом её открыл.

Внутри оказались: пачка вафель «Снежинка», пачка печений «Дружба», пять недурных батончиков фабрики Крупской, с шоколадной начинкой (он дважды пересчитал!), средней ценности плитка шоколада; совершенно целый-не-помятый, в шубе из красной фольги, с выпученными глазами шикарный Дед Мороз; игрушечный вертолетик… и настоящий мандарин! Круглый. Большой. Оранжевая бомба! Он занимал весь центр коробки, а всё остальное лежало вокруг него, понимая свою второстепенность.

Пахнул он необыкновенно; душу вытягивал тонкий заморский запах лёгкого ветерка и солнца, и синего неба, и далёких пальм… Сеня сидел в углу вестибюля и думал: съесть мандарин сейчас или дома? Хотелось съесть его немедленно, разодрать ногтями шкуру (которую потом можно год носить в кармане полупальто и нюхать пальцы), вгрызться-всосаться в сердцевину, слопать в один присест… Нет: разделить на дольки и высасывать из каждой запах до последнего, потому что запах проникает в тебя не только через ноздри, он вырастает во рту, прорастает в горло и там витает, как сквознячок в коридоре. Интересно, останется ли во рту запах до завтра?

В конце концов решил: нет, не станет он так по-дурацки торопливо портить подарок; он сядет в автобус, приоткроет в коробке щёлочку и всю дорогу до дома будет вдыхать и вдыхать аромат мандариновой плантации, синего неба и лёгкого ветерка… А дома…

Домой ещё надо было добираться. Тут и гардеробщик издали позвал, мол, милай, ты уж давай, собирайся, что эт ты застрял тут!

Вестибюль и правда был уже пуст…

Сеня встал со скамейки, подошёл, получил своё пальтишко; не расставаясь с подарком, придерживая его локтем, застегнул все пуговицы, шапку завязал потуже, натянул варежки, обеими руками обнял красную с золотой ёлочкой коробку и вышел в колючий мороз…

До остановки надо было идти приличное расстояние, пройти почти всю улицу, пересечь Исаакиевскую площадь… Он шёл сосредоточенно и, как говорил папа, ответственно, волнуясь – не повредит ли мороз мандарину, не лучше ли вынуть его и опустить в карман – может, там ему будет теплее?

Через несколько шагов его нагнали большие парни, целая компания, – совсем взрослые дядьки, из карманов полушубков у них торчали бутылки с пивом.

– О! Вот и закусь, бватва! – сказал один из них недавним знакомым голосом. Это был голос Волка, который так понравился Сене на представлении! Мальчик понял, что тот, да и вся компания артистов, только что вышли из того же, что и Сеня, здания. Из особняка Монферрана.

И после тех слов – про закусь – Волк вдруг легко, даже как-то приятельски вытянул из рук мальчика коробку.

Всё происходило на ходу, попутно, между прочим, и Сеня по инерции побежал следом, догоняя шутника, не веря в происходящее: это шутка, сейчас ему отдадут его подарок! Это же артисты, они просто шутят…