Стакан молока, пожалуйста - Хербьерг Вассму Страница 16

Кресла были опрокинуты и валялись в беспорядке. Где–то здесь были Марина и Ольга, но она их не видела. Только слышала тихие голоса, словно шепот из глубокой ямы. Который час? Где отцовские часы? Дорте поглядела по сторонам. Повсюду были красные и бурые пятна. Как на обоях в доме, разрушенном наводнением. На простыне, на ней. Перед кроватью кто–то как будто выстрелил из водяного пистолета водой, смешанной с фруктовым нежно–розовым соком. Когда Дорте поняла, что это вытекло из нее самой, все вокруг исчезло.

В красиво освещенном лесу, недалеко от тропинки, ведущей к реке, сегодня все было по–другому. Кусты облетели, трава пожухла. Повсюду валялись разбросанные одуванчики и фиалки. Кто–то соорудил здесь помост или веранду без перил. Когда Дорте сосредоточилась, она увидела своего отца и Федора Достоевского, привязанных к позорным столбам, между ними был еще какой–то третий человечек. Они находились на Семеновском плацу и ждали оглашения приговора. На телеге рядом с помостом стояли приготовленные гробы. Как в старину, из необструганных досок. Достоевский жаловался, что отец ничего не сделал. Отец пытался успокоить Достоевского, но его слова звучали не слишком убедительно. Неожиданно Дорте поняла, что к третьему столбу привязана она сама. На мужчинах были саваны, а она оставалась голая. Холод был насыщен позором. Из–за деревьев вышли солдаты. У них изо рта шел пар. Дорте хотелось, чтобы все поскорей закончилось. Но кто–то остановил время. Прибежал курьер с белой тряпкой и голосом дяди Иосифа объявил, что император прислал помилование. Отца и Достоевского ссылали на каторгу, но Дорте должна была до конца жизни простоять голая у позорного столба. Солдаты отвязали мужчин и увели их, Дорте умоляла солдат застрелить ее. Они хохотали и пялились на нее. Сердитым голосом Веры она крикнула, что отец найдет на них управу. На самом деле она просто хотела скрыть свое отчаяние. Скорее всего, у него не нашлось бы сил. К бесчисленным ружьям были привинчены штыки. Солдаты двинулись вперед. Приближаясь, они целились в нее. Гремел смех. Первый штык вонзился ей во влагалище, в плеву, в плоть. За ним следующий, и следующий. Она прислонилась головой к столбу и смотрела на небо. Высоко над ней на коленях у Бога сидела мать в траурном платье. У ног Бога спала черная собака.

Не говоря ни слова, Марина и Ольга отвели Дорте в душ. Ноги не держали ее, и она легла на пол. Живой комочек под текущей сверху водой. В конце концов Марина разделась и вошла к ней в кабину.

— Папины часы, — прохрипела Дорте, но ей никто не ответил.

Марина намылила ее, избегая тех мест, где были открытые раны. И дала Дорте гибкий шланг, чтобы та сама подмылась.

— Расставь ноги шире! Ты должна смыть всю эту пакость, — прошептала Марина и потянула ее за ногу.

Прислонив Дорте к стене и раздвинув ей ноги, Марина направила струю воды в нужное место. Это было все равно что мыться в соляном растворе. Дорте пришлось уступить покрытым синяками рукам Марины. Обе молчали. Они сидели в луже воды, смешанной с фруктовым соком.

Один раз она видела, как Людвикас бросил им на пол несколько полотенец. Лицо его растворилось в воздухе. Ольга и Марина вели себя так, словно он был слепой евнух.

— У нее сильное кровотечение. И оно никак не прекращается, — сказала Ольга в открытую дверь.

— Суньте ей полотенце между ног, и все будет в порядке.

— Она не может идти. Нам придется нести ее через двор. Попроси его привязать собаку.

Когда Дорте поняла, что это говорят о ней, голоса отодвинулись куда–то вдаль. Все казалось беспросветно мутным и плоским. То здесь, то там возникали пятна, как цветы на лугу в тумане. Голое тело Марины завертелось словно испорченная карусель.

Неожиданно поднялось солнце и бросило в лужу перламутровые облака. Сегодня на реке не было барашков. Колокольня и лодка соседа покачивались на серебристой поверхности. Объявление с перечеркнутым якорем блеснуло Дорте с другого берега. Николай был близко, но она его не видела. Из–за слишком яркого света.

— Это подарок для твоей матери, — смущенно сказал Николай и протянул ей что–то двумя руками. Красный марципановый цветок, пахнущий мылом.

Задержав дыхание, Дорте прислушалась. Было совершенно тихо. Чувствуя себя разбитой, она все–таки уверила себя, что все в порядке. Просто она только что проснулась, потому что ей захотелось пописать. Пытаясь подняться с кровати, она поняла, что никогда раньше не видела эту комнату. Как она попала сюда?

У стены стоял большой коричневый комод с зеркалом. Справа от кровати окно с мятыми занавесками. В просвет между занавесками сочился серый дневной свет. Все, на что он падал, как будто покрывалось пеленой. Напротив чернело чрево закопченного камина. Под потолком висела люстра с двумя рожками. В углу — кресло в желтых и коричневых пятнах. Это напомнило ей комнату в доме, который они называли баней. Кровать, кресла. Кто–то, поддерживая, завернул ее в плед и провел через двор. На ней была синяя в цветочек рубашка. Чужая. Дорте попыталась сесть, но у нее все было разбито. Промежность и живот горели, как обожженные. Из зеркала на нее смотрело чужое лицо. Серое, распухшее, в синяках. Губы и одно веко изуродованы. Ей хотелось всего лишь найти уборную, но она начала плакать.

Отец спокойным движением открыл свою кожаную сумку и вынул оттуда принесенные книги, одну за другой. Положил их на стол и сказал:

— Надо развивать фантазию, но в то же время следует держать ее в узде!

Только после того, как он поставил сумку за книжную полку и отдал матери металлическую коробку, в которой брал с собой завтрак, только после этого все изменилось, как будто кто–то столкнул на пол уже сложенный пазл. Где–то внизу была и она, и в то же время ее словно не было.

Дорте прислонилась к косяку и открыла дверь. Ведущие вниз перила лестницы означали, что она находится на втором этаже. Много закрытых дверей. За одной из них вполне могла прятаться черная собака. Или тот, кто ее увел. И мужчины. Дорте сделала шаг назад и закрыла дверь. В ней не было ни ключа, ни задвижки. Нужно было найти что–то, во что она могла бы помочиться. Она открыла тумбочку. Там было пусто. Огляделась вокруг. Трещины в обоях обозначили контуры маленькой двери. Чулан? Она с трудом доковыляла до двери и ногтями открыла ее. Темнота пахла влажными старыми тюфяками. Постепенно Дорте различила сложенные там вещи. Блеснуло стекло, и она, наклонив голову, вошла в чулан. Большое кашпо для цветочного горшка было как раз то, что она искала.

Когда она присела над ним и хотела помочиться, ей показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом, и у нее перехватило дыхание. Зажиматься было бессмысленно, и она со стоном все–таки помочилась. Потом, опираясь на паутину, затянувшую стену, добралась до кровати. На простыне было большое кровавое пятно. На полу валялось полотенце в кровавых сгустках, похожее на тряпку, которой художник вытирает кисти. Она отвернулась, не зная, куда себя деть. Но ее так качало, что стоять она не могла. Она упала на кровать и натянула на себя жесткое чужое одеяло. Когда Дорте спрятала под него следы от струны для сыра на своих запястьях, ей стало легче. Чего не видно, того вроде и нет. Но это была ложь.